Марина вздрогнула при этих словах, почти пророческих для Анатоля. Ведь его любовь не вознесла на небеса, она до сей поры причиняла тому лишь боль и страдания. Как его матери, вдруг подумалось Марине. Бедная женщина — любить и знать, что она никогда не сможет быть любима тем самым, единственным для ее сердца!

— Мать до последнего пыталась удержать отца в доме, — продолжал меж тем Анатоль. — Теперь я понимаю, что все эти тягости, подорвавшие ее и без того слабое здоровье, были вынужденными, просто попытками привязать к себе отца. И он на время прекращал свои визиты в село, когда мать была в тягости, чтобы не травмировать ее психику, но вот очередная тягость либо прерывалась в середине срока, либо заканчивалась мертворожденным, и спустя несколько месяцев отец опять начинал пропадать у Зорчихи. А потом… потом мать не смогла разрешиться от бремени.

— А Зорчиха? Неужели она не смогла ей помочь? — спросила Марина.

— Я всегда думал, что не захотела. Думал, что она желала смерти матери, ибо тогда отец станет свободным от уз брака. Но только сейчас понял, как заблуждался. Зачем Зорчихе было это нужно, ведь она свободно любила и была любима? Отец никогда не смог бы ввести ее в дом, значит, ей ни к чему была смерть матери. А тогда, в день, когда на свет появилась Елена, Зорчиха сказала мне, что мать сама не пожелала принять ее помощи. Предпочла смерть, чем помощь от рук ненавистной ей соперницы.

Как это глупо, подумала Марина, но промолчала. Оставить своих детей сиротами из-за собственного упрямства. Теперь, когда Марина сама стала матерью, она понимала, что никакие страсти в мире не стоят того, чтобы сделать свое дитя несчастным.

— А что было дальше? — спросила она.

— Дальше? Мать схоронили. Зорчиха не могла помочь матери из-за нежелания той, но, слава Богу, спасти Катиш она все-таки сумела. Отец по-прежнему ходил в село в небольшой домик Зорчихи на окраине. Он уговорил-таки ее перестроить ее жилище, хотя она всегда была против его милостей. Она не крепостная, а живет только собственным даром — тут врачует, там роды примет. Крестьяне на нее молиться готовы, как бы это грешно не звучало. Так и жили они с отцом: вроде бы и вместе, но в то же время врозь. А потом отец уехал в ту поездку, отвозил борзых (ты знаешь, Завидово славится ими, у нас что-то типа завода). Приехал совсем больным. Позвали Зорчиху тут же. А она только взглянула на него и всех погнала вон из комнаты, строго-настрого запретив заходить кому-либо, кроме нее. По ее приказу дом окурили травами, а всю одежду отца, все бумаги, все, что было при нем в поездке, сожгли.

Болотная лихорадка. Откуда она взялась у отца, и почему болели только он да управляющий тогдашний? Бог весть… Отец сгорел за несколько дней. Зорчиха не смогла его спасти. Я до сих пор помню ее неестественную прямую спину, когда сидела у постели, в которой лежало тело отца. Ни слез, ни стонов. Только гладила его по лицу своими худыми пальцами.

Я был молод и горяч тогда. Я ненавидел ее всей душой. Считал ее виновницей всех бед в своей семье. Я приказал вывести ее из дома и запретил под страхом батогов показываться на отпевании и погребении. И она не пришла ни в церковь, ни на кладбище. Крестьяне говорили, что видели ее силуэт издалека, когда отца из дома несли, но я не знаю, верно ли это или нет. Вот так жестоко я поступил тогда… Верни меня в то время сегодняшнего, я бы многое сказал моему отцу, многое бы простил. Да по-другому вел бы себя несомненно. Ведь он был прав… во многом прав…

Некоторое время супруги молчали, словно обдумывая каждый в своем русле то, что сейчас было произнесено в этой комнате, а потом Анатоль тихо сказал, меняя тему разговора:

— Скоро мне уезжать. А воротиться смогу тоже только к Вознесению, не раньше. Постараюсь, конечно, раньше, но кто знает, как Бог распорядится.

— Езжайте с покойным сердцем, Анатоль, — ответила Марина. — Дороги нынче совсем худые станут из-за паводков, не приведи Господи, случится еще что в пути. Вот установятся дороги, и приезжайте к нам. Мы будем ждать вашего возвращения, вы же знаете, будем молиться за вас.

Анатоль помолчал, словно не решаясь что-то поведать ей, а потом все же сказал:

— Я думаю, вы должны знать, Марина. За несколько дней до вашего разрешения от тягости к государю поступило прошение от графа Ланского, — Марина недоуменно взглянула на него, и он продолжил, запинаясь чуть ли не на каждом слове. — Его супруга… вы же знаете, они жили раздельно в последние месяцы. В общем, она уехала из столицы и жила уединенно в имении, блюдя траурные традиции, — Марина не смогла сдержать свои эмоции при этих словах и невольно поморщилась. Анатоль же, расценив это, как знак на то, что он слишком сжимает ее руку, отпустил ее ладонь, лишь легко поглаживал теперь ее пальцы. — Так вот… на имя государя пришло прошение, чтобы тот вынес его на рассмотрение в Синод.

— Они разводятся? — удивилась Марина. К чему же развод был нужен Натали теперь, когда Сергея нет в живых?

— Нет, — покачал головой Анатоль. — Она умерла. Говорят, что она выпила уксуса да много. Какая страшная смерть! Приходской иерей отказывается хоронить ее на кладбище Ланских. Считает ее самоубийцей, а таким не место в освященной земле. Граф же настаивает на том, что это было всего лишь ошибка, ведь графиня частенько пила уксус для бледности лица. Вот и подал прошение, просит признать смерть графини, как несчастный случай.

Это сообщение разбередило всю душу Марины. При Анатоле она старалась ничем не выдать своего волнения, а когда он удалился на свою половину, не смогла сдержать своих эмоций.

— Ты слышала, Гнеша? Слышала? Она и там не оставит его!

— Грэх казаць так, Марина, грэх. Хиба ж так можно о нябожчыце? [229]

Марина откинулась на подушки и задумалась. Конечно, Агнешка права, негоже так отзываться о Натали. Но как же больно было осознавать, что у той нашлось достаточно смелости, чтобы пойти туда, во мрак, за своим любимым. Она не испугалась адовых мук, ведь в том, что Натали ушла по собственной воле, у Марины не было сомнений — тот, кто пьет уксус постоянно для красоты, никогда не перепутает дозу, никогда. Вот как вышло — Сергей и раньше принадлежал Натали, а теперь и вовсе будет рядом с ней там, куда ей, Марине, нельзя. Ей же суждено прожить свою жизнь рядом с другим человеком…