Чуть наклонив голову вперед, стрелок глядел, словно волк через прутья решетки: яростно и бессильно.

– Ты действительно поднимешь это чудовище, Джайна?

Она коротко кивнула.

– Почему?

– Я же не спрашиваю, почему ты предал меня?

– Это было неизбежно. Либо я, либо Чархан должны были сделать это.

– Ты сделал это по его приказанию? – Надежда ощутила, как мускулы лица деревенеют.

– Я сделал это потому, что он не справился.

Девушка сначала выдохнула, и только потом поняла, с каким облегчением восприняла слова лучника.

Губы стрелка сморщились в горькой улыбке.

– Мы здесь нечто вроде перчаточных кукол, безвольно действующих по мановению руки Горивэи, - невесело хмыкнул он.

– Не понимаю, Паркэс…

– Что тут понимать? – Отвел он взгляд.- Мы оба её любили. А теперь ещё и ты! – Паркэс безнадежно махнул рукой.
– Темный Властелин – опытный кукловод.

Снова скользкая, липкая тень скользит по лицу, как не видимая паутина. Хочется поскорее на свежий воздух, вымыть руки, подставить лицо под струи ветра и лечить взгляды облаками, белыми, чистыми, пушистыми.

– Между любовью и дракой Чархан выбрал последнее. Наверное, он сильнее меня и умнее. Для меня значение имеет только она – моя Темная Королева. Я знаю, что проклят. Пусть так и будет - я сам выбрал мой путь. Но у тебя нет повода для служения Тьме. Не верь Темному Властелину, Джайна.

Смотреть Паркэсу в глаза было тяжело. Ох, уж эта обреченность и безнадежность! Из-за них так хочется схватить человека, - за грудки или за плечи, не важно, - и трясти! Трясти до тех пор, пока он не очнется, не начнет бороться. Разозлившись, начнет, наконец, действовать!

Но ведь бывает так, что чудовище под кроватью – не выдумано? Оно там на самом деле, такое страшное, такое голодное и опасное, как ты себе его и представлял. Бывает так, что любое действие обречено на поражение. Тогда безнадежность и обреченность оправданы, вот что самое страшное.

Когда Надежда только начинала работать, к ней поступил пациент с ожогами третьей степени. Ожоги занимали семьдесят пять процентов тела - почти головешка. Живая и страдающая.

Едва взглянув на больного, молодой хирург выбежала из реанимации. Вошедший следом Григорий Николаевич положил широкую тяжелую ладонь на вздрагивающие от рыданий плечи. Он не укорял в непрофессионализме, не ругал. Только сказал:

– Если тебе страшно просто глядеть на него, представляешь, какого ему? Ты сама выбрала такую профессию, - думать о других больше, чем о себе. Не можешь брать на себя чужую боль, увеличивать её ради того, чтобы завтра жизнь – лишь только возможно, но далеко не факт, - могла продолжаться!
– уходи прямо сейчас. Тебе здесь не место. А если можешь - возвращайся к пациенту.

Почему она сейчас вспоминала об этом?

С черного неба просыпались снежные просянки, закружившись вокруг. Обнаженная стройная фигура с разметавшимися по плечам светлыми кудрями блеснула, точно отблеск света на клинке.

– За дело, Чародейка. – Проговорил высокий холодный голос.
– Время пришло. Или вышло? Черт его знает! Но - пора.

– Что делать-то? – Надя подула на озябшие ладони и пальцы.

Улыбка вампирши стала почти жизнерадостной:

– Понятия не имею. За истекшее время ни один, даже самый сильный и опытный маг так и не смог пробить магию, сотворенную тобой. Только ты можешь поднять положенные щиты, душа моя.

Надежда не перечила. Чувствовала, знала - может. Должна. Но вот только– как?!

Она закрыла глаза, представляя себе ту ночь. Тогда порывами дул шквалистый ветер. Всполохи молний резали тьму на куски. Отчаяние и безысходность, ярость, сменяющаяся пустотой. Жестокая схватка. А потом – трясина…

Мать, сырая земля! Кормилица, дающая приют, защиту и силы. Почва, полная запахов, неясных движений, глухих звуков. Отзвук рыданий, словно стихающее эхо. Звериный рык.

– Рай? – Позвала Надежда.- Рай!

Длинный узкий ход с высокими потолками, залитый густым синим светом. Какое же это странное место – «То, чего нет». В нем причудливо возвышались холодные глыбы.

И стало понятно, «как», и ясно «что» - все разрозненные ниточки сплелись в единый узор.

Вскинув руки, Чародейка направила в середину ледяного столба шипящую молнию – дар гневливой богини.

Воздух дрогнул. Столб «запел», как умеют петь вершины гор, покрытые вечными снегами: пронзительно, высоко и грозно. Расколовшись, глыба начала распадаться.

Смех, холодный и безумный, ударил в уши.

Земля завертелась. Её метафизическое «я» вернулось в тело.