Цигель, вызванный в утреннюю смену после ночной, валился с ног, несколько раз бежал помыть лицо, чтобы не клевать носом. Сквозь струю воды, шумно текущую в туалете из крана, доносились звуки бубнящего где-то вдалеке радио.

Вдруг раздался взрыв голосов, даже, скорее, рев множества глоток, преодолевший все перегородки и расстояния между цехами. Цигель включил в кармане сильнейшее записывающее устройство величиной со спичечный коробок и выскочил, как очумелый, весь трясясь, из туалета.

Это был момент, когда пришло сообщение о разгроме сирийского ракетного пояса в Ливанской долине. В этот же миг у всех развязались языки, ибо надо было как-то утишить внутреннее потрясение. Времени у всех было в обрез, потому что на поле уже садились первые самолеты, участвовавшие в этой беспрецедентной операции, и даже летчики, обычно существа молчаливые, не могли удержаться от каких-то реплик, которые мгновенно разносились технарями, оказавшимися с ними рядом и спешащими застолбить авторское право на услышанное.

Все ощущали себя соавторами великой победы.

В короткие минуты перекура в курилку набивалось множество народа. Подобно тому, как мудрецы благословенной памяти, комментаторы Священного Писания, начинали свой комментарий словами – «Рабби Амнуна начал и сказал…», здесь каждый, услышав соседа, начинал репликой знатока – «Что вы говорите? Что вы рассказываете? Вот я…»

Записывающее устройство Цигеля, профессионально знавшего, где можно поживиться стоящей информацией, вообще не выключалось. Благо, особо емкая пленка была у него в достаточном количестве. Трудно было, конечно, разобрать на слух, насколько в этом неудержимом потоке речей содержаться крупицы истинной информации, но одно было несомненно: это была спонтанная реакция людей, вплотную связанных с грандиозной победой, услышавших первую реакцию ее исполнителей, только спустившихся с неба, так, что горячее дыхание свершившегося события передавалось всем, кто был поблизости.

Слова «Варшавский пакт» не сходили с уст каждого.

Еда в столовой оставалась почти нетронутой, ибо все успевали насытиться слухами, дебатами, предположениями, время от времени, пересыпаемыми фразой самодовольства в стиле еврея из Одессы – «Вы мне говорите!.. Он мне говорит!»

Нюхом ищейки Цигель ощущал, что на этот раз улов будет не менее важным, чем само событие, но, конечно же, о главной тайне не могло быть и речи. Быть может, из калейдоскопа разговоров что-то и выкристаллизуется, но это, как говорится, уже была не его забота. Главное, потрясали рассказы о том, что ни одной значительной царапины вообще не отмечалось на возвращающихся с неба самолетах. Цигель мог только завидовать стоящим рядом с ним в курилке людям, чьи руки несколько минут назад касались этих самолетов. Это уже пахло некой мистикой в стиле родственничка Берга. Случайно ли вынырнуло это имя?

Цигель ощутил внутренний толчок, заставивший его вздрогнуть. Мгновенно перед внутренним его зрением возникла дверь в мастерскую по стиральным машинам Берга, которую он пытался открыть, какой-то гаснущий в темноте мастерской блик, и явный звук выключаемого компьютера.

Опять же профессиональное чутье пса-ищейки схватило Цигеля за горло воистину зубами такого пса.

Но усталость давала себя знать. После смены он с трудом добрался до дома и, уже валясь в постель, краем уха услышал от жены, что звонил Миха Пелед из Комитета защиты мира, и просил Цигеля связаться с ним между шестью и семью часами утра по телефону, судя по номеру которого было ясно, что это телефон-автомат.

Всю ночь Цигелю снились родители Михи Пеледа, которые приехали из России в двадцатые годы клятвенными коммунистами. Фамилию предков Рабинович они тут же сменили на Пелед. Так на иврите звучала фамилия любимого вождя всех народов Сталина. Их не остановило то, что таких Пеледов в те годы в Израиле было пруд пруди. До пятидесятых годов они были частыми и желанными гостями советского посольства в Рамат-Гане и, несомненно, вместе со сплетнями о Бен-Гурионе и Голде Меир, передавали кое-что более серьезное. Так и ушли в мир иной верными идеям своей молодости, чтобы появиться во сне Цигеля, который видел их мельком всего один раз, побывав по какому-то делу у Михи в кибуце. Сам же Миха был членом Объединенной рабочей партии – МАПАМ и активистом Комитета в защиту мира. Он довольно сносно говорил по-русски, но с сильным акцентом.

Цигель с трудом проснулся, омыл лицо холодной водой, и вышел на прогулку до шести утра. Выбрал телефон-автомат в получасе ходьбы от дома, хотя ясно было, что любой номер можно засечь.

Набрал номер.

Трубку немедленно сняли.

– Миха?

– Привет. Что ты сегодня делаешь вечером?

– У меня смена с семи вечера до двух ночи.

– Отлично. После смены, по дороге домой, сделай крюк. Поезжай до конца улицы Бальфур в Бат-Яме, в сторону полицейского участка. Рядом с ним большой парк. Заезжай в него, но не углубляйся. Думаю, это будет между тремя и четырьмя ночи.

– У меня «Рено-16» желтого цвета.

– Будь.

Ясно: кто-то выходил на связь.

Несколько раз он собирался положить в тайник пакет с накопившимся материалом, но какой-то пробудившийся в складках души страх не давал ему этого сделать.

Жена ушла на работу, отведя по дороге сына в школу. Старуха, мать жены, не выходила из своей комнаты. Цигель лихорадочно подбирал материалы, заполнял симпатическими чернилами листы, все еще не в силах привыкнуть, что исчезающие строки могут быть кем-то прочитаны. Набрался солидный пакет. В последнее время, совсем обнаглев, Цигель брал материал с собой, пряча его в багажнике под грудой обычного для всех автомобилистов хлама. Охранники знали его в лицо и не проверяли.