— Не скажу.

— Вы пообещали, мистер Марлоу. Не забудьте этого. Вы не забудете?

— Я не забуду.

— Тони, он не забудет. Понимаешь?

— Даю вам слово. Все это между нами.

— Отлично. Хорошо. Я из большой семьи, много братьев и сестер. Один брат очень нехороший человек. Почти как Тони.

Тони расплылся в улыбке.

— Так вот. Этот брат живет очень тихо. Живет в доме через дорогу. И вдруг приходится переезжать, потому что полиция наводнила весь дом. Это нехорошо. Задают массу вопросов. Это плохо для дела, и плохо для этого моего плохого брата. Понимаете, о чем я говорю?

— Да, — сказал я. — Я понимаю, о чем вы говорите.

— Ладно. Этот Хенч ничего особенного собой не представляет, но он несчастный парень. Пьет, работы нет. Не платит за жилье, но у меня денег много. Поэтому я говорю: «Слушай, Хенч, признавайся. Ты больной человек, поболеешь две-три недели. Потом тебя отправят в суд, а я возьму тебе адвоката. И ты пошлешь свое признание к чертям. Скажешь, что был пьян и полиция навалилась. Судья тебя отпустит, ты вернешься сюда, и я о тебе позабочусь. Идет?» Хенч согласился и сделал признание. Вот и все.

— А через две-три недели, — сказал я, — этот плохой брат будет уже далеко, и концов не отыщешь, и полиция скорее всего спишет это убийство как нераскрытое. Так?

— Так. — Он опять улыбнулся. Сверкающая улыбка, теплая, как поцелуй.

— Это все о Хенче, мистер Палермо, — сказал я. — Но это никак не поможет моему другу.

Он покачал головой и опять посмотрел на свои часы. Я поднялся. Тони тоже. Просто на всякий случай. Стоя легче двигаться.

— Вся беда с вами в том, — сказал я, — что в вашей организации делают черт-те что из ничего. У вас, прежде чем откушаешь хлеба, надо назвать пароль. Если я пойду в полицию и расскажу там все, что вы мне рассказали, они будут хохотать мне в лицо. И я вместе с ними.

— Тони мало смеется, — сказал Палермо.

— На земле полно людей, которые мало смеются, мистер Палермо, — сказал я. — Вы это должны знать. Вы многих отправили туда, где они лежат.

— Это моя работа, — сказал он, картинно пожав плечами.

— Я сдержу свое обещание, — сказал я. — Но если у вас возникнут на этот счет сомнения, не пытайтесь заработать на мне. Потому что там, где я живу, меня считают очень хорошим человеком, и если вместо меня вашим клиентом окажется Тони, то его похороны пойдут целиком за счет вашей фирмы.

Палермо засмеялся.

— Договорились, — сказал он. — Тони, одни похороны — за счет фирмы. Я согласен.

Он встал и протянул мне руку — хорошую, сильную, теплую руку.

В вестибюле, в единственном освещенном лифте на том же табурете сидело то же ископаемое с водянистыми глазами. Неподвижная фигура наводила на мысль о покинутых и заброшенных. Я вошел в лифт и сказал: «Шестой».

Лифт дернулся и стал карабкаться вверх. Я вышел на шестом, старик высунулся из лифта, сплюнул и сказал скучным голосом:

— Как там дела?

Я развернулся на месте и посмотрел на него.

Он сказал:

— Сегодня на вас серый костюм.

— Да, — сказал я.

— Неплохо выглядит, — сказал он. — Тот, синий, в котором вы были вчера, мне тоже понравился.

— Ну-ну, — сказал я. — Давайте дальше.

— Вчера вы поднимались на восьмой. Дважды. Второй раз поздно. И сели обратно на шестом. А скоро сюда ворвались эти ребята в синем.

— Они все еще там?

Он покачал головой. Лицо у него было как свободное место на стоянке.

— Я им ничего не сказал, — проговорил он. — Слишком поздно. Они б меня затаскали.

— Почему? — спросил я.

— Почему я не сказал? Да пошли б они к чертям. Вы вежливо со мной разговаривали. Чертовски мало кто говорит вежливо. Я же знаю, что вы не имеете отношение к убийству.

— Я вас не за того принял, — сказал я. — Совершенно не за того. — Я достал из кармана карточку и дал ему. Он вытащил пару очков в железной оправе, водрузил их на нос и, отставив руку на полметра и шевеля губами, прочел, что там было написано. Посмотрел на меня поверх очков и отдал мне карточку.

— Лучше оставьте у себя, — сказал он. — Могу потерять. Очень у вас, должно быть, интересная жизнь.

— И да, и нет. Простите, зовут вас?..

— Грэнди. Зовите просто Поп. Кто его убил?

— Не знаю. Вы не заметили, не поднимался ли кто-нибудь, кого вы не знаете или кто был некстати в этом доме?

— Я мало что замечаю, — сказал он. — Вас вот приметил.

— Высокая блондинка, например, или высокий худощавый человек, с баками, лег тридцати пяти?

— Нет.

— Все, кто поднимается в дом, должны ехать в вашем лифте.