Эту фразу Андрея Тимофеевича тоже надо, пожалуй, немножечко объяснить.

Чем, в самом деле, наша Кубань хуже Дона?

Чем она не взяла?

И синий простор — глаз не оторвешь, и золотая пшеница, и старые, с выцветшими глазами деды с Георгиевскими крестами по праздникам, и парни — каштановые чубы, и звонкоголосые девчата... Все вроде, чего душа твоя широкая пожелает, все вроде есть, да только Шолохова своего у нас нету!..

Тут уж — ых, ты!.. — вздохнет любой патриот кубанский...

И как же ему не утешить себя надеждой, что растет, растет где-то в неизвестной пока миру станице острый на слово крепкий паренек!..

А тут — сразу двое!

Мы с Жорой прямо-таки зарделись от такой похвалы, он по своей кавказской нетерпеливости даже спросил:

— Где — Шолоховы?! В каком ыменно месте?..

— Да вот, хотя бы начало, — с тем же добром в глазах пояснил Андрей Тимофеевич. — Как во вводочке базар описываете — зачитаешься... Пчелы над кувшинами с медом... Эдакий, знаете, аромат от фруктов. Птица разная... Здорово!.. Но!.. — Он приложил ко лбу пухлый палец. — Есть тут одно ма-а-ленькое «но»!..

Мы смотрели на Андрея Тимофеевича снизу вверх.

Он сделал шаг из-за стола и пошел в задумчивости по кабинету. Чищенные зубным порошком его туфли осыпали белым за следом след.

— Чует, чует сердце старого газетчика, — сказал он потом, прикладывая руку к груди. — Есть здесь одна американская, я бы сказал, строчка, которая работает на империалистов.

— Где — на империалистов? — вскинулся Жора, и в глазах у него промелькнул испуг.

— Полюбуйтесь!

Андрей Тимофеевич подошел к столу и краем ногтя провел по тексту.

Мы с Жорой стукнулись над листком головами.

«Чем объяснить тот факт, — было подчеркнуто, — что в благодатненской чайной «Кубань» в компоте из свежих фруктов были обнаружены черви?..»

Строчка, в общем, как строчка...

Америки, мы, конечно, не открыли, никакого вклада в золотой фонд не внесли, и пафос, надо сказать, не очень...

— А почему она все-таки американская?..

Глаза Андрея Тимофеевича сделались холодновато-серьезными.

— А что, если этот материальчик прочитают где-нибудь... в Нью-Йорке?

— Развы... развы в Нью-Йорке получают «Красное казачество?» — пролепетал Жора, и глаза у моего веселого и всегда симпатичного друга стали растерянными.

Андрей Тимофеевич снисходительно так усмехнулся.

— Не делайте мальчика из старого газетчика! — сказал насмешливо. — Конечно, «Казачество» туда не доходит, это уж наверняка!.. Но что стоит какому-нибудь, понимаете, проезжему резиденту перефотографировать заметочку... или вырезать, скажем, — и в Нью-Йорк?.. Хорошо мы тогда будем выглядеть перед всем миром?..

— Да ну, Андрей Тимофеевич! Из-за вот такусенького червяка в яблоке?..

— А что?..

— Ну а если этот проезжий резидент, как говорите, зайдет в чайную, а его — ну вдруг! — обсчитают на две копейки. Или вдруг — ну вдруг! — хорошо накормят. Откроет он себе книгу жалоб, начнет ее листать, а потом возьмет да и перепишет. Это ж факт из книги жалоб!

— И пусть переписывает! Пусть! — показывая рукой куда-то за окно, громко сказал, как будто предложил, как будто бы даже потребовал Андрей Тимофеевич, и толстые его, мясистые губы расплылись в едкой усмешке. — Напрасный труд, ха-ха, абсолютно напрасный!.. Вырвем из книги лист... вообще ее уничтожим. Как-нибудь отопремся, тут он, — снова жест за окно, — нас не поймает!.. — Андрей Тимофеевич значительно поднял пухлый палец. — Но ведь районная газета — другое дело.

— Какая разница, прочитает он в книге жалоб или в районной газете?

Не имевший привычки волноваться Андрей Тимофеевич вскинулся и вдруг как бы задохнулся от неожиданности, брови его поползли вверх, но тут же он будто справился с собой, только не без горечи покачал головой и проникновенно сказал:

— Да как вы можете, братья? Районная газета — не книга жалоб! Это, скажу я вам, дело... на всю жизнь! Святое, можно сказать... нет, больше того!

— Может, вычеркнуть? — тоскливо сказал Жора, рвущийся к своему законному гонорару.

— Это как же? — пуще удивился Андрей Тимофеевич. — Как так? Грешить против истины?.. Против правды пойти?.. Не-ет, это не в правилах старого газетчика!.. Мы тут для того и поставлены, чтобы против нее не грешить! Не проходить мимо вот таких — острых — фактов!..

— Андрей Тимофеевич!.. — взмолился Жора.

— Одну минуточку! — сказал главный редактор, садясь за стол и вынимая из красного футляра для зубной щетки заслуженную свою, через огонь и воду прошедшую вместе с ним авторучку. — Одну минуточку!.. Нет такого положения, из которого не мог бы выйти старый газетчик.