Шрифт:
Андрей Тимофеевич то приставлял ко лбу пухлый свой палец, то склонялся над листком, зажав голову обеими — в одной из них торчала авторучка — руками, то откидывался на высокую спинку стула и замирал, положив ладони на край стола, — в это время он был похож на пианиста-виртуоза, замершего в экстазе...
Мы с Жорой то осторожно переглядывались, то наклоняли головы словно тоже в задумчивости, — как будто в это время и мы мучительно соображали, что делать с этими проклятущими червячками...
Но вот Андрей Тимофеевич вскинул правую руку, высоко над его головой остановилась и тут же спикировала на бумагу знаменитая его авторучка.
Заскрипело перо.
— Вот так! — торжественно сказал потом главный редактор, и глаза его просияли. — Именно, именно то, что нужно!..
Мы с Жорой снова стукнулись лбами над злополучным листком.
«Чем объяснить тот факт, что в благодатненской чайной «Кубань» в компоте из свежих фруктов были обнаружены... нетрудно догадаться что!..»
Ме-едленно подняли мы головы и молча уставились на Андрея Тимофеевича.
— Вот так! — еще раз повторил он с какой-то насмешливой гордостью. — Тут в станице, — поймут... Что тут — так не знают? А там... — Андрей Тимофеевич снова показал куда-то за окно, за которым во дворе грелись в лебеде и мирно квохтали куры, показал так значительно, что мы тоже невольно повели головами, — там, даже если поймут, то не докажут, что это — черви!.. Попробуй докажи!.. Видит, как говорится, заокеанское око, да зуб неймет!
Андрей Тимофеевич аккуратно сложил листки и на верхнем написал мелко: «В набор». Потом откинулся на стуле, отер лоб, вздохнул глубоко, как после тяжелой работы, и снова посмотрел на нас добрыми, понимающими глазами усталого волшебника.
Мы с Жорой молча смотрели друг на друга... Никому из нас, конечно, не хотелось, чтобы лицо у Андрея Тимофеевича покрылось коростой. Что же это он, в самом деле, будет добрых людей пугать?
Он сказал, снова нам как будто завидуя:
— Хороший получился материал, поздравляю. Боевой, настоящий — орлы! — Повел пухлою рукою на дверь. — Иди в кассу, Георгий, получай гонорар — заслужил!
А вечером сидели мы с Жорой в чайной «Кубань» и пили пиво.
Соседями нашими по столику были Сережа Полсотрудника и Стефан Людвигович Брудзинский.
Сережа щедро делился с нами своими творческими замыслами, и Стефан Людвигович кивал, тоже прислушиваясь, стряхивал на колени пепел и говорил иногда, вытягиваясь к Сереже лицом:
— Оч-чень интересная может получиться штука!.. Оч-чень! — и грустнел тут же, и покачивал седой головой. — Жаль, не по той стезе... К несчастью, человек не может познать себя с самого начала! А когда познает, то почти всегда бывает уже поздно.
В маленьком зале было шумно.
Сквозь папиросный дым строго, будто народные дружинники, глядели со стены Алеша Попович, Добрыня Никитич и Илья Муромец.
Сквозь говор и смех, всхлипывая, прорывалась музыка — это в углу, рядом с большим фикусом, склонившись ухом к старому своему баяну с перламутровыми пуговками, играл слепой и безногий дядя Тиша Колесников, друг Стефана Людвиговича, которого обязательно привозили сюда на коляске по тем дням, когда в «Красном казачестве» выдавали гонорар.
3
Неспешно плывет над станицей, жаркими закатами сгорает на горизонте знойный, сухой июль...
С утра и до вечера над садами млеет, струится вверх плотное марево, и теплое дыхание деревьев и трав мешается в нем с истомою русских печек, в которых тяжелым медовым соком исходят переспелые груши. В садах из-под черных от сажи таганков огненные языки лениво облизывают шипящие края медных газов, по которым сочится перекипающее варенье, горьковатый дымок возносит к раскаленному небу горячий дух вишенья; и кажется, дух этот плавится и тоже дрожит над разомлевшей от сладкой дремоты станицей.
В сонное это духмяное царство врывается иногда принесшийся из степи одуревший от собственного бензинного запаха потный грузовик, вздымая пыль, ошалело мчится по тихим улочкам, и в неподвижной духоте, кроме гари, остается потом за ним еще и парной травяной дух, и густой запах размятой пшеницы.
Клейкие эти запахи вместе с шлейфами прогорклой пыли тянут по ночной прохладе за собой из степи райкомовские и райисполкомовские «газики». По центру станицы, который освещен ярко, они катят с притушенными огнями, катят совсем медленно; и кажется, будто после дня суеты люди в них потихоньку засыпают на ходу.