Не нужно мне предлогаДля песен о тебе,В душе моей так много,Не долгая ль дорога –Моей судьбе?Но медленно и вялоУнылое житье,Простора мало, мало,Гнести меня усталоЯрмо мое.Одна моя отрада,Что бродишь ты в саду.Хоть высока ограда,Мечта за нею радаЗабыть страду.Настало бабье лето,День лучше ото дня.Ах, что же, что же это!Иль песня, недопета,Томит меня?
«Дар улыбки – великий дар…»
Дар улыбки – великий дар,Только избранный им отмечен.Просветлеет и млад, и стар,Кто воспримет твой тихий дарКто улыбкой твоей привечен.Даже грусть, даже скорбь своюСловно людям отдать готоваТы в улыбке – и я поюЭту грусть, эту скорбь твою,Как улыбки живое слово.
«И месяц мил чистейшей тониною…»
И месяц мил чистейшей тониною,И словно влажны звезды. Не вчера льУшел от нас еще один февраль,А нынче новый март манит весною?Пускай же где-то негою иною,Сладчайшею цветет живая даль,Где из-за гор свой дух струит миндальДушистою и думною волною.Ведь и в благословеннейшей странеВенки пирам и дружбе приносилаНе роз и миртов царственная сила:Певцы любили с ними наравнеУкроп, петрушку; чтили их свирелиНе Филомелу – ласточкины трели.
«Верю, что так: из удивленья…»
Верю, что так: из удивленьяВсё родилось наше искусство.Ты предо мною – я потрясен.Вот – я пою песни мои.Молвишь, смеясь: «Песню я слышу;Только, певец, ты простодушен».Я же в ответ: «Шутка – и гимн.Небо внизу – небо вверху».
«Часы спокойно пробили четыре…»
Часы спокойно пробили четыре,И я тревожен: горек мне рассвет.Дышала грудь размеренней и шире,И словно мнилось мне, что больше нетГлухих обид и мелочных сует.В несчастном пробуждающемся миреДва женских лика; из-за мглистых летОдин всплывает: на волшебной лиреТаинственно и сладостно воспет,Улыбчив он и чист в пыли клевет.Другой всегда стоит передо мноюЗагадочно далекой и родноюУлыбкою – и в этот смутный часПечален свет расширившихся глаз.В ночи вручен доверью и покою,Теперь слежу с тревогой и тоскоюРассветный путь. И, немощный, погасНестройных струн едва запевший глас.
«Я помню миг полноты…»
Я помню миг полнотыГлубокого вдруг дыханья,Когда с камней мостовойЯ мягко ступил на землю.Так долго был я в плену,Так нудно втайне изнылоВсё тело без той земли,Что неба ему дороже.Идти по голой земле –Дорогой, тропинкой малой,Ступать по траве живой,Зеленой, влажной, пахучей,Да, вот отчего тогдаИ песня легко запела,И тихо слушала тыИ молча мне улыбнулась.
«Помните, друг мой, у Толстого…»
Помните, друг мой, у ТолстогоВ «Войне и мире» старый дуб?Как он, гляжу вокруг я снова –И свет становится мне люб.Гляжу вокруг – да и сам не знаю:Что на земле? и что во мне?Странно радоваться маю,Песню детства петь весне, –Ну, а сейчас-то, в сентябре-то,В камнях московских, под старость лет?Каким теплом душа согрета,Встречая серенький рассвет?Расти, дышать – не в родном лесочке –Пусть на юру и на ветру!Лезут клейкие листочкиСквозь кудрявую кору.
«Прости меня! Так часто о себе…»
Прости меня! Так часто о себе,Непрошеный, с тобою говорю я –И весь раскрыт, то плача и горюя,То просветлев доверием к судьбе.Но как молчать, когда помнится снова:Чуть дрогнула живая тишина?Не песня ли душе возвращена,Устам немым – обетованье слова?Хоть только блик мелькнул из темнотыНе знаю, что: отрада или мука –Предчувствие очнувшегося звука —И вот уже – передо мною ты,И стройным то, что, смутное, томило,К твоим коленам принести мне мило.
