Струны: Собрание сочинений
вернуться

Верховский Юрий Никандрович
Шрифт:

МОНАХИНЯ

Пройдя с вечернего стоянья На монастырское крыльцо, Она недвижней изваянья Таит померкшее лицо, И утомленная слезами И неудержною мольбой, Полузакрытыми глазами Людей не видит пред собой. И чужды радостям и пеням, Спокойной смутной чередой Проходят люди по ступеням Перед черницей молодой. Ведь не пробудят в них алканий Телесной знойной красоты Ни складки грубых черных тканей, Ни помертвелые черты. И пусть ее одежды грубы, Пусть руки сложены крестом, Пусть бледны высохшие губы, Так опаленные постом, — Но если сумрачные складки Таят блистающую грудь И, чуть слепите льны и сладки, Объятья ждут кого-нибудь! Но если мраморные плечи Дрожат и рвутся на простор И жадно жаждут жаркой встречи, Пока звучит церковный хор! И, может быть, об этом знало Ее поникшее лицо, Когда она сошла устало На монастырское крыльцо.

«Куда, мучительный поэт…»

Федору Сологубу
Куда, мучительный поэт, Всё неуклонней Меня ведет легчайший след Твоих гармоний? Там в сновиденья бытия И в рокот лирный Вольется вольно жизнь моя Волной эфирной. Там, с болью светлою твоей, Как дух бескрайной, Всё осиянней, всё светлей, – Расцветшей тайной – Вся мука дольная моя – Иной, эфирной – Вольется волей бытия В твой голос лирный.

«Нам неземные речи нужны…»

Нам неземные речи нужны, Как птице крылья для полета. Без них мы злобны и недужны, Иль жаждем тайного чего-то, – Меж тем как темная влачится Дней нежеланных вереница. А далеко от этой были, В стране, от здешней слишком розной, Вся жизнь, какой мы грустно жили, – Невероятной, жуткой, грозной, Но вещей, встанет – как дорога К пределам звездного чертога. 1913-1914

EPIMETRON

Вспомни: когда-то Жуковский для «гексаметрических» сказок Смело, находчиво – «свой сказочный стих» изобрел; Если же – даже не сказкам, а только всего эпиграммам Несколько вольный порой дам я в стихе оборот, – О, Аристарх, не хмурься, прости мне невольную вольность: Остановить ли перо, давши свободу речам? То вдруг в начале стиха пропадет ударенье куда-то; То в середине его днем и с огнем не сыскать. Знаю: цезур буколических (коим в двустишиях – место ль?) Несколько даже найдешь: слышит то ухо мое. Знаю еще прегрешение злое (horribile dictu!): Германа строгий закон я зауряд преступал. Знаю – и эта вина не невиннее многих, пожалуй – Синтаксис темен подчас, как у детей, у меня. Знаю и много еще преступлений великих и малых, Знаю – и всё же тебе шлю эпиграммы мои: Верю – меня бы простил, пожуривши, с Жуковским и Гёте; Строже ль маститых отцов будешь ко мне, Вячеслав? Март 1914. Тифлис

«Сегодня какою-то легкою мглою…»

Сегодня какою-то легкою мглою Подернут осенний город мой – Мечтой не больною, дремой не злою, Прозрачною, легкою, нежной мглой. Я из дому вышел, гляжу – и рада Чему-то бывалому душа, Как будто бы маревом Петрограда Влеком я на крыльях, вдаль спеша. Но стены кремлевские смутным взорам Предстали, над ними – купола: Таким кружевным и сквозным узором Невнятная сказка вдруг всплыла. Взгляни: окрыленные легки люди; Внемли: то не крики, то хвалы, – Мольба о желанном и близком чуде, Уже восстающем из светлой мглы. 1915

ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ

Откликнись, друг! Услышать жаден я И уж заранее невольно торжествую Пред тем, как воспоет годину боевую Душа звучащая твоя. Мне памятны ее живые звуки Во дни недавние бесстрашия и муки Родных полунощных полков; И ныне ли, когда их жребий не таков, Когда венчает их величием победы Судьба-звезда, какой не ведали и деды, Не вырвется из пламенных оков Всерасторгающее слово? Под обаянием великого былого Я верю: на Руси не надобен певец На вызов славных дел; но сладок он для славы И нам в биении созвучном всех сердец, И братьям-воинам, когда вернутся, здравы, На лоно мира, наконец. 1915

«Я не знаю, друг мой милый…»

Я не знаю, друг мой милый, Для чего расстались мы, Если страсти с прежней силой Верными остались мы. Я не знаю, друг мой дальний, Для чего в разлуке мы, Если в душах цвет миндальный Распустился к дням зимы. Я не знаю, друг мой вечный, Для чего в печали мы, Если жизни быстротечной Счастья не вручали мы?

КОСТРЫ

А.П. Остроумовой
Завороженные вчера Ночным, безумным древним парком, Мы пламенели в мире ярком Роскошно-буйного костра. А к утру в серое окно Стучался дождик полусонно, Роптал, шептал неугомонно, Твердил, что суждено – одно. Я думал – не увидеть мне Сегодня ласкового неба; Но в полдень колесница Феба Неслась в лазоревой стране. А позже – в пурпуре цари, Клубясь, проплыли – лик за ликом — И в чуде стройном и великом Зажегся строгий пир зари.