Посох в цвету: Собрание стихотворений
вернуться

Бородаевский Валериан Валерианович
Шрифт:

II. БАГРЯНОРОДНОМУ

Кремлевый дуб, один ты близ опушки взрос Широк размах ветвей державных; Чело кудрявое над лесом ты вознес И трепет листьев своенравных Гармонию творит неведомых услад В часы вечерних откровений, И пляска легкая доверчивых дриад У ног твоих колышет тени. Лесные голуби в развилине суков Найдут семейственным заботам Прибежище и мир под сению листов; Замедлит сойка перелетом На маковке твоей, лазоревым крылом Кичася… Безмятежный, строгий, Ты всем окрест отраден и знаком, Откроешь всем свои чертоги. Когда же, в осени, вдруг бурей омрачен, Воспримешь гневную завесу, Ты, мнится, сам той бурей порожден И злую мать бросаешь лесу.

III. БЕРЕЗА

Остановись. Смотри, как хороша сквозная Игра моих листов… Уж больше сотни лет Тростинку хрупкую сажал твой грозный дед, О лаврах боевых мечтательно вздыхая. И он мне изменил – в двенадцатом году. А я росла в громах иных, воздушных ратей… Вы, страсти грозные и взрывы злых проклятий, Когда металась я в горячечном бреду! – Я вас осилила!.. Иного поколенья Неслась ко мне волна – лазурный, нежный сон; И кроткий человек, осмеян и влюблен, Лишь мною понятый, бродил, как привиденье… И ночью вешнею ко мне издалека Домчалась песнь любви… Как сладко шелестели Юнейшие меня, и серьги в лад звенели, А соловей молчал под чарами смычка. Я выше всех росла и стала я – царица. Я мантию снегов, мой горностай, люблю. Приди: моя кора – как чистая страница, Белей, чем тело жен, – тебе ее даю. Мой ствол – как столп небес. Я древняя береза. Я как своей – горда мне близкой синевой; Но ветвь поникшую родню с твоей мечтой И трогаю чело, как трепетная греза.

IV. НА БАЛКОНЕ

Стихи прочитаны, приветы отшумели, И самовар погас. – Молчи и слушай ночь. И совы, может быть, про то, что не сумели Мы воплотить в слова, проплачут нам — точь-в-точь. Ты слышишь? Вот они, раскатистые кличи, Где робкая мольба вдруг перельется в смех, Смех истерический, русалочий — не птичий… И снова жалоба – на смутный миг утех. А полночь звездная тиха, – и месяц нежный На небе выведен, как некий тайный знак; И шепоты в листах о доле неизбежной, О том, что путь любви прорежет злой овраг… Куда умчало нас? Иль мы не на балконе. Где недопитый чай и бедный том стихов, А в мире чудом вдруг открывшихся гармоний Божественных и музыкальных сов?

V. ИВОЛГА

В сады моей страны и хмурые дубровы Ты солнце тропиков на перьях принесла; И строгой красоты нарушила основы, Вся – слиток золота, и уголь – два крыла. И крик твой радостный волшебною валторной Как вызов прозвенит, как дерзостная весть, Что для любви моей медлительно-упорной Есть солнце жаркое, и счастье тоже есть! Когда по синеве пологими волнами Ты мягко кинешься, твой золотистый след Хочу я задержать широкими глазами, В душе зарисовать отрадный силуэт. В сады моей страны и строгие дубровы, Вся – слиток золота, и уголь – два крыла, Ты образ женщины любимой принесла, С ноги заточника снимающей оковы.

VI. «Я пью мой долгий день, лазурный и прохладный…»

Эрнесту Кейхелю
Я пью мой долгий день, лазурный и прохладный, Где каждый час – как дар и каждый миг – певуч; И в сердце, трепеща, влетает рдяный луч, Как птица райская из кущи виноградной. Я пью мой синий день, как брагу хмелевую Из чьих-то смуглых рук, склонивших древний жбан. От утра до зари брожу, смятен и пьян, И землю под ногой жалею и милую. И тайно верится, что в струях этой влаги Отныне и вовек душа не отцветет… Но тише… Меж дерев – ты слышишь? – Бог идет. И ветви, заалев, колышатся, как стяги.

VII. ФЕВРАЛЬ

Уж истощил февраль последние метели, – Сегодня синева, и солнце, и капели; И тронули сугроб предвешние лучи. Иссиня-черные клювастые грачи Над первой лужицей ступают осторожно. Крыльцо уж высохло, и сельской деве можно, Накинув на лицо лазоревый платок, Без шубки выглянуть на солнечный припек И поцелуй принять от берегов далеких; Меж тем, как бережно два парня краснощеких На долгих поводах проводят у крыльца В попоне праздничной гнедого жеребца.

VIII. РАННИЙ СЕВ

Лишь воды вешние в оврагах отыграли И озимь тронулась – прозеленели дали; И, спячку долгую с трудом преодолев, Тушканчик выбежал взглянуть на первый сев. Из деревень, бренча, съезжают сохи к нивам; Влекутся бороны, и сосункам пугливым За кроткой матерью не спрятаться никак; Спокойней стригуны: их юношеский шаг Степенен и ленив, а морды, то и дело, К телеге, где овес, склоняются несмело… Вот пашня рыхлая. И каждый черный ком Рассыплется в руках, едва его сожмем… Соха налажена. Старик проводит лехи. Севалку поднял сын – не видно ли прорехи; И, осенив крестом широкий белый лоб, Рядно отворотил и семена загреб.

IX. «В сизые волны речные юноши, сбросив одежды…»

В сизые волны речные юноши, сбросив одежды И долгогривых коней метким прыжком оседлав, Бойко вступают. Храпят боязливо добрые кони, В брызгах и плесках зыбей мерно копыта взнося. Там, где студеней бегут родников потаенные струи, Прянули юноши вдруг, рядом с конями плывут; Снова и снова взлетают на скользкие зыбкие спины, С кликом победы лучам стройные кажут тела. Этот, – могучий плечами, раскинувши смуглые руки, Ржанью коней подражал, – тот, – горделивый нарцисс, – Нежной рукой подбочась, заслушался песни далекой, Рокота первой тоски зорких и ласковых дев.