После десерта Шарлотта объявила о своем намерении удалиться к себе в спальню, и Филипп проводил ее к лестнице.

Осталось девять дней, – сказал он, когда она начала подниматься по ступеням.

Шарлотта остановилась и повернулась к нему.

Муж стоял, заложив руки за спину, и пристально смотрел на нее; казалось, он ждал ответа. Но что он хотел от нее услышать? И что она могла сказать ему сейчас? Может, рассказать ему о боли и отчаянии, с которыми она жила эти три года? Нет, едва ли стоило об этом рассказывать. Но не молчать же… Ведь надо хоть что-то сказать…

Лукаво улыбнувшись, Шарлотта проговорила:

– Мужайтесь, ваша светлость. Всего лишь несколько недель назад я бы с удовольствием понаблюдала, как вы тонете. А сегодня очень за вас испугалась.

Он тоже улыбнулся и тихо сказал:

– Выходит, я достиг серьезных успехов, не так ли?

Она кивнула:

– Похоже, что так.

– Но все-таки ты вчера далеко не сразу решила, что должна спасти меня, – с ухмылкой заметил Филипп. – У меня хватило времени на то, чтобы вернуться к тебе, шагая вдоль берега, – а ты только успела снять туфли.

Шарлотта выразительно пожала плечами, и от этого движения грудь ее приподнялась. Заметив, как вспыхнули серебристые глаза мужа, она отчитала себя за то, что невольно провоцировала его. Ей следовало понимать, что она играет в опасную игру…

Подхватив одной рукой юбки, а другой держась за перила, Шарлотта продолжила подниматься по лестнице. Обернувшись, со смехом она заявила:

– Если честно, то все дело в платье.

Филипп нахмурился; он был явно озадачен, ее словами.

– В платье? Что ты имеешь в виду?

Добравшись до лестничной площадки, Шарлотта снова обернулась и с невиннейшим видом ответила:

– Я имею в виду платье из зеленого муслина. То, что ты купил для меня, с него было бы невозможно удалить пятна грязи. А испортить такое платье это ужасное расточительство…

Филипп весело рассмеялся, и в тот же миг Шарлотта исчезла за углом. Она с улыбкой зашла в свою спальню и, закрыв за собой дверь, прислонилась к ней.

Какое-то время она стояла, затаив дыхание и напряженно прислушиваясь, ей ужасно хотелось услышать шаги мужа, хотелось, чтобы он сейчас вошел следом за ней. О, как же ее тянуло к нему… С каждым мгновением все сильнее и сильнее…

Но Филипп-то об этом не знал. Пока не знал. Когда же он раскусит ее и поймет, что она до сих пор любит его, что никогда не переставала любить, что всегда любила лишь его одного… О, тогда она окажется совершенно беззащитной!

Но может быть, это к лучшему? Действительно, зачем ей защищаться от Филиппа?

Если он изменился, то, конечно же, к лучшему. Тогда ей не придется от него защищаться.

Но ведь Филипп и три года назад признавался ей в любви, и она тогда поверила ему. Да, она поверила, а он, как потом выяснилось, обманул ее и предал. Именно поэтому ее сейчас одолевали сомнения…

Шарлотта со вздохом прикрыла глаза. Она ужасно устала от всех этих раздумий и сомнений. Хотя, казалось бы, ситуация была предельно простой…

Да-да, все очень просто. Она не могла отказаться от любви к Филиппу, не могла изгнать его из своего сердца, – так что с этим ей придется смириться. Но отдать ему по доброй воле власть над ней?… О, это было бы глупо и непростительно. И этого ни в коем случае нельзя допустить.

Невольно вздохнув, Шарлотта отошла от двери. Филипп не пришел, и ей, наверное, следовало радоваться…

Она прошлась по комнате и вдруг замерла, уставившись на стену; она не верила собственным глазам.

– Нет-нет, все верно, действительно исчез… – пробормотала Шарлотта, тихо рассмеявшись.

Оказалось, что на стене справа от нее зияла пустота – портрет восьмого герцога Радерфорда, дедушки Филиппа, куда-то исчез. То есть, конечно же, было ясно: его убрали по приказанию Филиппа. Но почему он вдруг решил это сделать?

Осмотревшись, Шарлотта снова рассмеялась, увидев на своей кровати чулки и шарфы, когда-то служившие весьма неприличными украшениями портрета герцога. А на чулках лежал свернутый листок бумаги – очевидно, записка.

Каким же непредсказуемым стал ее муж… Он, должно быть, приказал, чтобы портрет сняли, пока они будут ужинать.

Шарлотта направилась к кровати и тут вдруг сообразила, что идет на цыпочках – как будто записка была адресована вовсе не ей и ее в любой момент могли забрать. Нервно рассмеявшись, она дрожащими руками развернула листок.

«Я бы хотел, чтобы ты надела что-нибудь из этого. Лучше всего – красные чулки с кружевом. Филипп».

Прижав записку к губам, Шарлотта опустилась на кровать. Было ясно, что это – вызов, вернее – намек. Намек был тонкий, но вместе с тем – совершенно очевидный.