– Ты решил посоревноваться со мной по части диких идей?
– Эша провела ладонью по цепи, соединявшей ее со стеной.
– Слушай, а красивая цепь, правда?

– Не такая уж и дикая идея, - Сева покосился на остальных, вновь увлекшихся руганью.
– Кстати, я думаю, что маньяка здесь нет. Я думаю, ему вообще наплевать, что тут происходит. Может, он и оставил здесь камеру на запись, но сам давно дома, сидит в тапочках на кухне и пьет чай. Как тебе такая идея?

– Он не хотел, чтобы сюда пришел Пашковский... Просто замечательная цепь, по-моему. Идеальная форма. И нарядная очень, - Эша приподняла звякнувшую цепь.

– Ты чего?
– настороженно спросил Сева.

– Так, дурака валяю, - Эша принялась перебирать цепь звено за звеном, словно четки.
– Знаешь, думаю... а что если мы тут не случайно... ну, я имею в виду, среди них. Вернее, я.

– Почему ты?

– Потому что у тебя раньше никогда не было часов. А все эти люди носят часы.

– Большинство людей носят часы, - поведал Сева с легким раздражением.

– Скажи мне, о брат мой, если б ты увидел как-нибудь, например, какой-то шкаф, а потом увидел бы его еще раз через год, ты бы его узнал? Ну, в смысле...

– Я тебя понял. Разумеется, узнал бы, даже если б в первый раз даже не смотрел на него. Более того, он бы тоже меня узнал. Мебель бывает неразговорчива, но это вовсе не значит, что она беспамятна. Конечно, она не может помнить каждого, но такого, как я, она бы обязательно запомнила. Это особый уровень...

– Довольно, я поняла. И если б местные столы и диваны не были столь новыми и не отказывались с тобой разговаривать, мы б уже давно узнали, кто все это сделал. Часы, которые были у меня на руке... я купила их три года назад. Эти люди говорят, что они никогда не встречались друг с другом. Что если он собрал здесь людей не потому, что они - это они, а по их часам? Они вполне могли встречаться, просто никто из них этого не помнит. Какое-то незначительное для них событие. Незначительность сильно сужает память, иногда и само событие не запоминаешь, не то, что людей, которые могли при этом присутствовать. Значительно оно только для того, кто все это устроил, но он мог не знать этих людей в лицо. Они промелькнули и исчезли, но он счел это достаточным. И он запомнил только их часы. Часам не надо смотреть в лицо. Ты прав, это особый уровень...

– Ну, ты наворотила!
– Сева усмехнулся.
– Отбирать жертвы по часам? Эша, часы можно подарить, продать, наконец...

– Вот именно!
– Эша посмотрела виновато.
– Я купила тебе часы в антикварном магазинчике. Они были недорогие и очень симпатичные. Но...

– А-а, вот так вот?
– Сева нервно провел ладонью по волосам.
– Думаешь, он оставил здесь даже такого, как я, лишь потому, что на мне чужие часы? Чьи-то?

– А вот мои были абсолютно новыми, - Эша брякнула цепью.
– А это значит...

– Теперь это уже ничего не значит!
– отрезал Сева.
– Слушай, ты чего в эту цепь так вцепилась? Боишься, что у тебя ее отберут?

– Сказала же - балуюсь!..

В их увлекательную беседу внезапно ворвался грохот опрокинутого стола, а следом - истошный лязг цепей и пронзительный визг. Они обернулись и увидели, что спец по фильмам и таксист катаются по полу, азартно мутузя друг друга. Быстрова, визжа, пыталась нейтрализовать ситуацию, колотя дерущихся снятой изящной туфелькой, при этом большая часть ударов доставалась таксисту, а не верткому Максиму. Чуть подальше администраторша сцепилась с Зоей-Олей, отчего их цепи немедленно перепутались до невозможности, а у противоположной стены Жанка и Артем истерично орали друг на друга.

– Совсем про них забыл, - раздраженно сказал Сева.
– Какие неугомонные ребята - постарели, а им все нипочем. Если хочешь знать мое мнение, так они все маньяки. Интересно, где же сейчас бродит наш маленький Коленька? ну, он хоть...эх!..

Он повесил голову, готовый отдаться во власть горестной удрученности, и Шталь поспешно ткнула его вопросом:

– Амариллисов?

– Нет, - встряхнулся Сева.
– Что-то совсем простое такое...

– Вспоминай, пока есть время... то есть, пока нечем заняться, - Эша повернула голову и взглянула на Гурина, который, до предела натянув свою цепь, пытался достать до бока часов, возвышавшихся неподалеку, словно обелиск. Почуяв ее взгляд, Петр Семенович выпрямился, сердито заправляя рубашку в брюки.

– Скажите пожалуйста, многоуважаемый Петр Семенович...

Гурин сказал тут же, сообщив, что не желает с ней разговаривать, что она вначале заявила всем, что он маньяк, потом, что он не маньяк, а жалкая жертва, потом опять его в чем-то обвинила, обозвала какими-то там "целляциями" и "пюретатумом", и после этого подобный тон и слово "многоуважаемый" он считает особым оскорблением.