Шрифт:
– Никак, думаете, что Висячин вылез из могилы и направился ко мне?
– Нет, не думаю: к убийце бы он не пошел.
Зря я. Но не мог больше терпеть его надменной ухмылки. Ухмылка слиняла. Правда, то, что появилось на лице, вряд ли было приятнее ухмылки.
– Следователь, по-твоему, если я могу убить волка, то могу и человека завалить?
– У охотников же инстинкт.
– Какой инстинкт?
– Убийства.
– Следователь, не смешивай горькое со сладким. Не лепи свои дела к нашим ребятам. Общество охотников - не мафия.
– А животных стреляете ради мяса?
– Ради спорта.
– Я и говорю: ради удовлетворения инстинкта убийства.
– Путаешь со своими зеками.
– Горохов, у меня не было ни одного дела, чтобы преступник убил просто из-за желания убить.
– Хочешь сказать, что охотники хуже бандитов?
Много чего я мог сказать. Что существует биотехния, наука о разведении диких уток в природных условиях для охотничьих потех; что в соседнем районе охотник застрелил инспектора и труп бросил в болото, что Петр I упразднил придворную охоту, как пустое времяпрепровождение… Я люблю строить допрос, как свободный разговор, - не вышло. Для свободного разговора свидетель был слишком спесив. Потвердевшим тоном я перешел к делу:
– Горохов, с покойным Висячиным вы были не в ладах…
– Уже прознали.
– Даже знаю из-за чего.
– Из-за чего же?
– спросил он жестким тоном.
– Из-за черного поросенка, - произнес я вдруг неумеренным голосом.
– Какого поросенка?
– Вернее, из-за женщины…
– Чего?
– зримо опешил он.
– Точнее, из-за Альки… Черной щетины… Темно-кудрой продавщицы…
Уши Горохова, лицо, шея, весь его могучий торс наливался кровью, словно его стали ему накачивать. Я замер, ожидая конечного результата: когда кровь накачают.
– Следователь, ты дурак или кроссворды лепишь?
– Но с Висячиным враждовали?
– Неужели из-за Алькиного поросенка?
– Горохов, а из-за чего?
Он вскочил с такой силой, что вся веранда скрипнула. Я отшатнулся с мыслью, что допрос надо было поручить майору - тот бы нашел к нему подход… Горохов сдернул рубаху, напряг мускулатуру правой руки и сунул живой бугор мне под нос - его пересекала розовая и узкая дорожка, похожая на присохшую гусеницу.
– Шрам, - злобно выдохнул Горохов.
– От чего?
– Висячин пальнул в утку, севшую рядом со мной. Хотел опередить.
– Его за это привлекали?
– А он в меня не попал.
– Откуда же шрам?
– Редкий эпизод: пуля ударилась о воду, расплющилась и рикошетом в меня. Висячина помытарили и дело прекратили. Я не жаловался.
Редкий случай… Но то обстоятельство, что Висячина не наказали, как раз и могло обострить затаенную злобу потерпевшего. У меня был главный и, видимо, последний вопрос:
– Горохов, где вы были пятого августа?
– В командировке со второго до девятого в Минске, запчасти добывал.
Пятого августа Висячину подбросили водку со стрихнином. У Горохова алиби. С этого бы и начать допрос…
15
Следователь должен находиться в постоянной моральной форме. Вернее, обладать психологической силой. Эмоциональным зарядом, что ли. Но я все это утратил - потерял свое лицо, потому что жил в другом мире. Непонятном и незнакомом, как кривое пространство. Я походил на пересаженное растение, вырванное из родной почвы.
Мы с майором пили утренний чай. Видимо, во мне еще осталось раздражение от вчерашнего пустого допроса Горохова.
– Петр, покойника вырыли из могилы и везли по поселку… Неужели никто и ничего не видел?
– Оперативно прочесываю каждый дом. Люди шарахаются от моего вопроса. Мол, не видели, как Висячин лез из могилы.
– Не знают истории. Иллюзиониста Гудини зарывали в глубокую могилу в наручниках. И он вылезал. Что еще в поселке?
– Анчутка в лесу бродит.
– Это кто?
– Леший. Я нашел бывшую любовницу Висячина…
– Как понять «бывшую»?
– Прошлым летом они встречались на огородах до сентября.
– Наверное, жена спугнула?
– Нет, начались осенние заморозки.
– Эта любовница не могла злобу на Висячина затаить?
– Замуж вышла. Вот и вся информация. Жизнь в поселке идет, городская культура потоком бурлит…
– Где ты ее видишь?
– У магазина на доске объявлений. «Продам самовыворачивающееся пальто». Или: «Фотографирую ауру». Или: «Куплю бивень из-под мамонта». Или: «Лечу пчелоужаливанием, три пчелы…»