Шрифт:
В окно постучали. Я вышел на крыльцо и спустился вниз. Там стояла пожилая женщина в резиновых сапогах, плотнотканевом комбинезоне и спортивной шапочке. Боже, Мария Феодосьевна, заведующая зверофермой. Я же взял с собой все материалы, намереваясь дело здесь кончить. Я пожал ее узкую крепкую руку и, чтобы пресечь упреки, пошел врать:
– Мария Феодосьевна, приехал заняться вашим делом.
– Думала, что вы забыли.
– Как забыть, если первого сентября срок по делу истекает. Норок переловили?
– Школьники ловят, но ворог ходит.
– Ворует?
– Продолжает зверьков выпускать.
– Едем!
Майор «уазик» разогрел. Я взял как опознавательный знак свой емкий портфель. Мы понеслись на другой конец поселка. Я кивнул на строительство новых домов из силикатного кирпича: майор понял, где бурлит городская культура, а не в объявлениях.
Звероферма раскинулась в двух километрах от поселка. Вольеры тянутся далеко - конца не видать. Впрочем, какие вольеры? Узкие тесные клетки, и в каждой по зверьку. Сзади приделан ящичек для потомства. Мария Феодосьевна постучала по сетке - норка выскочила из заднего домика посмотреть. Маленькая, шустрая, подвижный носик подрагивает, глазки-бусинки сверкают…
Мария Феодосьевна обратный путь ей перекрыла заслонкой, с домика сняла крышку и вынула пять слепых детенышей: голые, какие-то сизые, беспомощно ворочают лапками… Норка-мать истерично заскреблась в заслонку.
Бедные животные: рождаются в клетках, живут здесь и погибают, и всю свою жизнь пытаются выскочить за сетку в сосновые леса. Вот кур мне не жалко: они не знают, что такое свобода, и не рвутся на простор, им не интересно. А норка любознательна. Свободы достойны…
Надо записать в дневник… Свободы достоин только тот, кто любознателен.
– Вот смотрите, - Мария Феодосьевна распахивала одну за другой клетки.
– Пустые!
– Не сами убежали?
– Нет, металлические защелки. Кто-то выпускает давно и постоянно.
– Воруют?
– Нет, просто хулиганят.
Майор, тенью шедший сзади, вдруг согнулся вдвое и бросился куда-то под заведующую. Она взвизгнула. Майор успокоил:
– Гляну на ваши сапоги.
Она стеснительно подняла ногу. Петр обратил мое внимание:
– Подошва гладкая.
– Ну и что?
Отпустив ее ногу, майор подвел нас к тому участку пола, который был утрамбован землей и глиной. Видимо, половой настил меняли.
– Сергей, глянь!
Несколько четких вдавленных следов. Рубчатая подошва и, главное, каблук - пять мелких звездочек. Одна в центре и четыре по краям. Отпечатки четкие, как на гравюре. И я спросил:
– Мария Феодосьевна, чьи следы?
– Только не моих девочек. Размер-то сорок три - сорок четыре. Сапожищи.
Наконец-то мой портфель оправдал свой размер. Я достал мешочек с гипсом, баночки, сделал кашу и залил один из следов. Осталось только подождать, когда затвердеет.
– Чьи же это следы?
– задумалась вслух Мария Феодосьевна.
– Анчутки, - подсказал майор.
16
Анчутка меня не интересовал. Леший и есть Леший - он в лесу. Поселковая жизнь его не касалась. На звероферме работали молоденькие девчата, которых мог посетить какой-нибудь знакомый в резиновых сапогах - не обязательно в резиновых, - с каблуком, имевшим орнамент из пяти звездочек.
Меня ела другая мысль…
Петр варит грибной суп. Год выдался на редкость грибным. Два подберезовика выросли у нашего крыльца. Обочины дорог краснели от мухоморов. Из города шли толпы людей с корзинами, ведрами, рюкзаками. Ехали на машинах, мотоциклах, велосипедах. И в лесу пахло не хвоей и не болотом - пахло грибами. Это и пугало. Лес захаживался сплошным порядком, а на труп Дериземли никто не наткнулся. Где он? Глубоко зарыт? Спрятан? Увезен в другой район?
И мной овладела мало приемлемая мысль. Впрочем, почему мало приемлемая? Если о ней идет слава, к ней обращаются лица высокопоставленные… Чем я хуже?
День был субботний. Она наверняка дома. Небось, белые сушит или лисички маринует. Походя я бросил Петру:
– Пройдусь.
– А грибной суп?
– Успею.
Неудобно было признаваться, куда я иду. Мы с майором делали общее дело, но какое-то отличие меж нами было. На нем лежала оперативная часть: розыск, поиск и захват. На мне же было что-то вроде мыслительной работы: допросы, оценка доказательств и квалификация преступления. Выходило, что моя мыслительная функция пробуксовывала - я шел за помощью.