Эх, видать, Господь так расположил, что из всех богатств русскому более всего достаются сокровища духовные… Кажется, не успеют завянуть цветы, врученные лауреату, как от его нобелевского миллиона останутся лишь сладостные воспоминания.

Это будет позже. А пока что, после грасского захолустья, смущаясь роскошных интерьеров первоклассного отеля, Бунин обращается к портье:

— Мне нужно небольшую спокойную комнату.

Важно подкатывает сам директор. Он похож на удачливого провинциального импресарио. Говорит вальяжным баритоном:

— Господин лауреат, вы платите за самый дешевый номер, но займете самые богатые апартаменты. Умоляю вас!

Бунин следует за ливрейным лакеем. Вспыхивают беспрерывно магний, потеют фотографы, журналисты задают десятки вопросов.

От этого столпотворения начинает кружиться голова.

Как тогда же писал очевидец, «Бунин на ходу творит молитву: Боже, защити меня от зависти, от недоброжелателей, от фотографов и журналистов…»

5

Едва он успевает принять душ и облачиться в халат — роскошный серый халат, выполненный умелицами Востока не иначе как для могущественного хана и подаренный старыми друзьями и соседями по Грасу князьями Кугушевыми, как настойчивый телефонный звонок прерывает бунинский отдых.

Управляющий отелем, тысячи раз извинившись за беспокойство, говорит:

— Мсье Бунина очень просят спуститься вниз журналисты, они не желают расходиться…

Новый звонок:

— Через час гостеприимный ресторатор Федор Дмитриевич Корнилов устраивает званый ужин в честь великого Бунина!

Бунин, по возможности тщательно одевшись, натянув ботинки, которые еще недавно разгуливали по грасским тропинкам, готов спуститься вниз, как в дверях появляется человек неопределенного возраста с громадной плешью и громадными темными глазами. Расшаркавшись, он с поклоном протягивает визитную карточку:

— Я представляю интересы ювелирной фирмы «Шварц и Майзельсон». Гарантируем изделия самого высокого качества по самым низким ценам.

И, понизив голос:

— По случаю есть прекрасный бриллиантовый гарнитур: колье, диадема, серьги и два кольца — работа фирмы «Фаберже». Только вчера получили от знатного русского…

И опять телефон:

— Говорят от ясновидящей с мировым именем госпожи Каль Тухолки. Готова по сниженной цене предсказать вам, господин писатель, ваше будущее. Адрес запишите: дом 36, рю Пигаль.

— У меня не будет будущего, если не дадут немного покоя.

К телефону Бунин больше не подходит, хотя он без перерывов

трезвонит, спешит к выходу, но в дверях его тихо дожидаются два скромно одетых соотечественника:

— Иван Алексеевич, мы из управления Зарубежного союза русских военных инвалидов. Вы, если помните, с двадцать первого года наш почетный член. Для поддержания кассы согласитесь провести свой литературный вечер…

— Я сейчас не распоряжаюсь своим временем.

— Дайте лишь принципиальное согласие, а дату уточним потом.

— Согласен!

Предприимчивые инвалиды уходят, а через день в газетах появляются сообщения о вечере и — «подробности программы и дата будут сообщены особо».

* * *

Гостеприимный Корнилов сегодня особенно торжествен. Громадный стол заставлен всеми чудесами его прославленной кухни.

— Кушайте, Иван Алексеевич, на здоровье и поправляйтесь…

Бунин заботливо прихватил с собою всю журналистскую полуголодную братию. Большинство из них отродясь не видели подобной роскоши. Официанты только успевают убирать опустошенные блюда.

Корнилов добродушно посмеивается, журналисты успевают пить, жевать, задавать вопросы и записывать. Бунин есть не успевает, он все время отвечает на вопросы, рассказывает о бурных событиях лауреатской жизни:

— Вышел немного погулять вечером, едва начал спускаться с горы, где живу, как наперерез две таинственные фигуры, думаю: разбойники! Как выяснилось, я почти не ошибся — оказалось, журналисты.

Спрашивают:

— Вы Бунин? Мы из Ниццы приехали… Несколько вопросов.

Выходим с ними на авеню Тьер, еще три человека, один в форме. Представляется:

— Начальник местной полиции! Нет, не беспокойтесь, арестовывать вас не буду. Вот обратились ко мне эти два журналиста, вас разыскивают.

Зашли мы в кабачок, вспыхнул магний, сняли меня. Следующий день был у меня отравлен: в газете напечатано большое бледное лицо, словно меня только что приговорили к электрическому стулу.

— Иван Алексеевич, когда ваш отъезд в Стокгольм?

— 5 декабря. Очень хотелось бы проехать через Ревель, побывать в Риге, в нашей родной, российской обстановке.