Шрифт:
— Не Советская власть, а подкулачники! — вскочил с места Солдатенков. — Шкура ты кулацкая, а не Советская власть!
— Что говоришь? — заорал, еще больше багровея, Ниязов. — Тоже под суд пойдешь!
— Постой, Солдатенков! — подняла руку Маруся. — Давайте по порядку, товарищи. Кто просит слова?
— Я прошу, — тихо сказал Мамед и встал.
Ниязов впился в него испытывающим взглядом. На его багровом лице сейчас особенно выделялся шрам от пендинки.
— Я был пастухом у бая Дурдыева, — сдержанно заговорил Мамед, вертя в руках папиросную коробку. — Я спал на скотном дворе и питался объедками со стола хозяина. Ты, Ниязов, был у него почетным гостем. Тебя ожидало местечко на богатой михманхане [4] . И когда вы о чем-то толковали, я и подойти к вам не смел. Так было. Но сейчас все переменилось. — Мамед гордо выпрямился. — Я стал рабочим человеком! Мне теперь не нужны объедки с вашего байского стола.
4
Помещение для приема гостей.
— Большой человек стал! — насмешливо скривился Ниязов. — Говоришь, сам не знаешь что, как глупая баба. Какие мы баи? Баев теперь нет.
Мамед резко повернулся к нему.
— Говоришь, нет? А это что такое? — Он поднял коробку с нарисованным на ней чертежом. — Вот я Солдатенкову нарисовал. Это усадьба ховлы Дурдыева. Здесь все — и загоны для верблюдов, и склады, и помещения для гостей, и помещения для хозяев, и красивые навесы-айваны, под которыми богачи пьют чай, когда бедняки их овец пасут. А вот здесь загон для коров и овец, и здесь мы, пастухи, жили вместе со скотом. Что скажешь, Ниязов? И у тебя такая же усадьба. Солдатенков сказал, что это целая крепость. Да, крепость, а еще и тюрьма.
Голос юноши задрожал от волнения. Он продолжал:
— Ты здесь говорил о Дурсун. Это одна из жен Дурдыева, которую он купил у бедняков. Где она находится? В тюрьме. Он купил Дурсун, когда ей было четырнадцать лет, а ему шестьдесят. Он за нее заплатил ее бедным родителям пятьсот рублей и дал шесть баранов. Это уже было при Советской власти, при тебе, Ниязов. Ты сам купил себе двух бедных девочек.
Ропот возмущения пронесся по комнате. А Мамед гневно бросал в лицо своему противнику:
— Так вот, Ниязов. Есть в нашем ауле вот такая крепость-тюрьма и есть советский колхоз. А ты стоишь за эту тюрьму. Ты ее защищаешь, вот!
— Много лишнего говорил. Отвечать будешь!
— Одну минутку, — остановил его все время неподвижно стоявший Макаров. — Меня прервали. Я не закончил своего выступления. Он прервал меня, — показал на Ниязова. — Но теперь я скажу: никакие силы не заставят меня отказаться от моего замысла, от завершения постройки этой дороги.
Комсомольцы дружно захлопали в ладони. Макаров секунду помедлил и продолжал:
— Теперь мы знаем, кто мешает нам строить эту дорогу. Ну, что ж, померяемся силами, Ниязов. А ведь ты в горах на заседании техсовета обещал помогать дороге.
— Тебя нужно убрать, — кричал ему в ответ Ниязов, — вот лучшая помощь будет. Нет, вы только послушайте его! Какой хитрый! Как будто он ни в чем не виноват! А кто виноват! Может, Ниязов виноват? А? Отвечайте!
Неожиданно вошел Николай Костенко. Он был черен и худ. Одежда на нем истрепалась, лицо было бледное и изможденное. Он подошел к Макарову к негромко сказал:
— Там волынка, Макаров, народ расчета требует. Пойди поговори с ними. У меня уже сил нет.
Макарова неожиданно начала трясти лихорадка.
«Опять приступ, — подумал он. — Будто по расписанию».
— Ну, что я говорил! — торжествующе закричал Ниязов. — Вот вам и подготовка к празднику.
— Кончай, Макаров, — строго сказала Цветкова. — Пять минут.
— Хорошо, Маруся, — стуча зубами, заговорил Макаров. — Пять минут. Только пять минут. Я сейчас пойду к рабочим. Я буду просить их остаться на дороге. Завтра у меня будут деньги. И мы на эти деньги построим гостиницу. Что вы смотрите на меня? Мраморную гостиницу…
— С ума сошел, — с суеверным ужасом прошептал Ниязов.
— Он бредит, — бледнея, ответила Наталья. — Помогите мне довести его домой…
…Подстрекаемые Дубинкой и его приспешниками, землекопы неистовствовали. Толпа выломала двери, едва державшиеся на старых, поржавевших петлях, и ворвалась в контору. Перепуганного Буженинова притиснули к стене. Стол и табуретки изломали в куски. Ченцов, красный и совершенно ошалевший от выпитой водки, ломал деревянный денежный ящик. Там не было ни копейки.
— Обманули народ. Работать заставляли, а денег не платят. Давай прораба! Кишки из него вон, пусть дает расчет.
Снаружи так же неистовствовала, бушевала толпа, вконец распоясавшаяся и возбужденная.
И вдруг снаружи все смолкло. Замолчали и люди, столпившиеся в конторе.
Ченцов разогнулся и увидел, что в контору кого-то вносят.
«Убили, что ли?» — подумал он.
— А ну-ка, выходите, — вполголоса и как-то удивительно буднично сказала Наталья. — Плохо ему, не видите, что ли? Жар. Бредит. Помоги мне, Ченцов!