— А на второй день меня кто-то вечерком по башке огрел. Еле выжил. Вот какие дела были. И показалось мне, что этот твой счетоводишка на того оратора-стрекулиста похож. Очки, бороденка.

— Что вы, — усомнился Макаров, — он ведь совсем смирный человек. Впрочем, я поинтересуюсь.

— А я говорю это тебе к тому, — поднялся Ткачев, — чтобы напомнить, что вся эта гадость оседает здесь, вредит и пакостит изо всех сил. Многие из них собираются в этих местах переходить границу. В общем нужно быть на чеку. Запомни это, Макаров!..

Слушая Ткачева, Макаров незаметно пробежал глазами «Туркменскую искру», привезенную Ткачевым и лежавшую сейчас на столе вместо скатерти.

Вдруг он побледнел и, словно забыв обо всем, сдвинул с газеты стоявшие на ней тарелки, поднес к глазам. В газете, в конце номера мелким шрифтом было помещено объявление о гастролях в Ашхабаде московской певицы Юлии Тумановой.

— Что это ты? — недоуменно спрашивает Ткачев.

Макаров поднимает на него ошалелые, ничего не понимающие глаза.

— А? Нет, ничего. Пошли, — торопливо вскакивает он…

На дворе темно. Немного отойдя от конторы, Ткачев останавливается и доверчиво берет Макарова за руку.

— А Тоушан здесь остается, — словно жалуясь, произносит он. — Башлыком, председателем в колхозе будет. Вот какие дела, Виктор.

— Федор Николаевич, — перебивает его Макаров. — Разрешите мне с вами в Ашхабад поехать. Только на один день! Федор Николаевич!

Ткачев молчит. Ветер шумит в ветвях тутовника. Луна чуть выглядывает из-за набежавшей тучки, как шалунья-девочка из-за дерева.

— Федор Николаевич!

— Нет, Макаров! — твердо отвечает Ткачев. — Уезжать тебе сейчас отсюда нельзя. Обстановка здесь нехорошая. Пусть подождет твоя певица. Если любит — подождет.

Раннее, раннее утро. Быстро гаснут, вернее, растворяются в бледной лазури неба уставшие мигать звезды.

Ослы громким криком возвещают начало нового дня.

Макаров торопливо пробирается по узкой тропке по направлению к станции. Серые дувалы, серый камыш. Медленно взлетающая серая пыль.

Макаров невольно вспоминает Украину, берега родной Ворсклы, огороды с красавцами-подсолнухами, полосатые арбузы и золотистые дыни с глубокими медовыми трещинами.

Он ясно видит тенистые балки, поросшие зеленым спорышом, над которыми возвышается царственный коровяк — ученые, кажется, так и зовут это величественное растение: «царственный скипетр».

Эх, до чего же хорошо на Украине.

Но мысли его возвращаются к Юлии. Всю ночь он думал только о ней, только о ней.

Он должен увидеть ее матово-бледное лицо с пунцовыми губами, услышать ее голос, прижать ее к своему сердцу. Разве может он усидеть здесь, когда она совсем недалеко от него — рукой подать!

Он вспоминает свой сон. Она приснилась ему среди гор. Ну вот, значит, сон был в руку.

Незаметно подходит он к станции. Скоро должен быть пассажирский. Невольно скрываясь от посторонних взоров, Макаров заходит в помещение. Там прохладно и пусто.

Нет, кто-то притаился на скамье в глубине зала ожидания. Постой, постой, это же боевые подружки Люся и Дуся.

— А вы здесь что делаете, девчата?

Они стоят перед ним, как школьницы.

— Куда это вы собрались?

— До дому! — смело и грубо отвечает Дуся. — Хватит, уже наработались!

— Ты что? — удивленно смотрит на нее Макаров. — Что случилось?

На широком лице Дуси смущение. Она теребит в руках небольшой узелок, что-то рассматривает на носках своих порыжевших мужских ботинок. Рубаха на ней тоже мужская, широкая. И даже кепка на голове.

Люся — другое дело. Стираная и штопаная блузочка аккуратно выглажена. На ногах — туфли, из-под манжета блузки выглядывает край беленького платочка.

— Страшно стало, вот и ушли, — вполголоса произносит Люся. — Ну вас к аллаху, с вашей дорогой!

— Вы же комсомолки! — возмущается Макаров. — Передовой отряд! И каких-то слухов испугались! Не хотите в горах работать, переходите сюда, в поселок. Кто же вас так напугал?

Подружки молчат.

— Ну как, вернетесь? — спрашивает Макаров.