Маруся устала. Она медленно выпрямляется и отряхивает с юбки каменную пыль. «Сейчас запоет», — думают многие, хорошо изучившие ее за время стройки.

Нет, не поет Маруся. Усталая, измученная, отходит она в сторону и ложится на землю, поросшую бурой, еще в мае выгоревшей травой. Наталья подходит к ней, ложится рядом.

— Что это с тобой, а?

Плечи Маруси вздрагивают. Неужели она плачет?

Повернув к Наталье голову, как-то странно искривив губы, Маруся нехотя отвечает подружке:

— Так, ничего, голова закружилась.

Она припадает к Натальиному плечу и горячо шепчет, словно в забытьи:

— Вот сейчас, за работой, глаза закрыла и увидела себя с мальцом, беленьким, своим. Он беззубый и улыбается. — Она застонала. — Эх, Наталка. Пеленочки стирать хочется. Мальца грудью кормить хочется. Ты понимаешь меня?

Наталка слушает ее, опустив глаза.

— Встань, Маруся, — тихонько говорит она. — На нас смотрят. Ты же вожак.

— Вожак, — горько усмехается Маруся. — Танцев и песен хочешь? Не будет сегодня песен!

Она встает и возвращается на свое рабочее место.

Солдатенков, прикусив цигарку, смотрит на нее. В глазах его добрые-добрые огоньки.

«Сколько уже вместе, — думает он, — а еще слова ей доброго не сказал».

— Ты чего уставился? — хмуро бросает Маруся. — Давай работай, не гулять сюда пришел.

Солдатенков отворачивается и ожесточенно бьет кувалдой.

«Вот же чертовка, — думает он, — и пожалеть себя не разрешает».

Так и идет работа. И пусть уж простит мне читатель, что этот субботник обошелся без массовых танцев и песен…

Было у нас много веселых и шумных выходов на общую работу, но были и такие субботники, когда народ трудился, сжав зубы, и было ему не до песен.

А время бежит. Уже вечереет. От уступов и скал легли длинные тени. Вспугнутая кем-то, стая курочек-кекликов с треском полетела к реке, к водопою.

Солдатенков проверяет шпуры.

— Теперь, товарищи, по домам, — довольный произносит он. — Я уж тут сам похозяйничаю.

— Нет, нет, — протестует Наталья, — вместе начали, вместе и кончать будем!..

…Была уже глубокая ночь, а в бараке никто не ложился спать. В этом низком, но просторном помещении жили теперь все участники стройки. Их было немного.

В конторе остался Буженинов. Он не захотел переходить в барак. Девушки тоже спали здесь, отгородившись чьим-то старым одеялом. Они боялись жить отделено.

Весь день комсомольцы работали на субботнике, на девяносто пятом пикете. Они бурили шпуры для взрывчатки. Это была изнурительная работа, но никто не ложился.

Все чего-то ждали.

Вот скоро и Новый год! Невольно вспоминаются родные места, и люди задумываются о своей судьбе, что привела их сюда, в мрачные Кугитангские горы, на серный рудник, о котором они раньше и слыхом не слыхали. Ну, уголь там, или нефть, или, скажем, золото. А то — сера! Для чего она? А вот ведь сколько ее нужно стране! Миллионы тонн! Шутка ли?

Значит, она нужна нашей промышленности. Это кто говорил, кажется, геолог Мирченко, что, добывая серу, мы избавляемся еще от одной капиталистической зависимости?

Вот оно как поворачивается дело!

— Мамед, — вдруг попросила Наталья. — Вы же нам обещали рассказать об открытии этого месторождения.

Мамед, о чем-то глубоко задумавшийся, вздрогнул. Он ласково улыбнулся Наталье и кашлянул.

— Что рассказывать? — смущается он. — Открыли — и все тут. Открывать легко было. А вот теперь, когда рудник строить надо, трудно стало. Один мешает, другой мешает.

— Кто ж тебе мешает? — поворачивается Дубинка к нему. — Он как раз просматривал какую-то старую газету, интересовался столичными новостями.

— Не ты, конечно, — отвечает ему Мамед. — Есть такие люди. Денег не дают, оборудования не дают. Говорят, невыгодно завод строить. А Мирченко доказал: очень даже выгодно. Почему так, — не понимаю!

— Не понимаешь? — хмурит брови Дубинка. — Хочешь, я тебе объясню?

— Объясни, пожалуйста.

Дубинка скрипнул табуреткой. Все в бараке смолкли.

— Вот есть два человека, к примеру, — неторопливо начинает он. — Один говорит: нужно хорошо есть, одеваться, а потом строить заводы и фабрики. Сначала масло, потом сталь, понятно? А второй человек говорит: нет, не так, подтягивай живот, ходи в лохмотьях, а подавай мне на тарелочке жареные гвозди, понятно?