Шрифт:
Почему ее образ, словно какое-то дьявольское наваждение, преследует его именно сейчас, когда он прилетел сюда на зов своей любви?
Он открывает глаза и встряхивает головой.
Гремят аплодисменты. Макаров тоже бьет в ладони. Цветы падают, он поднимает их и, вынув из кармана записную книжку, пишет записку.
«Юлия, — пишет он. — Я здесь. Я смотрю на тебя. Я хочу видеть тебя, Юлия. Виктор».
Он пробирается между рядами и передает букет капельдинеру.
Тот низко наклоняет голову и торопливо возвращается на свое место, а в зале уже звучит другая песня.
«Нет, — думает Макаров, — нужно разобраться в своих чувствах к Наталье». Ему уже давно казалось, что она любит его, но скрывает свои чувства. Нет, постой, а Николай? Она ж последнее время уделяла ему столько внимания. Она радовалась его приездам, она заботилась о нем. Но…
Он вспоминает одну сцену, невольным свидетелем которой ему пришлось быть. Это было в дни проезда Ткачева. Он лежал в постели больной, охваченный жаром.
Кажется, он забылся коротким сном, а потом проснулся, и услышал голос Натальи: «Пей, Николай, молоко, ты ведь голоден».
И вот тогда произошло неожиданное: Николай злобно выругался.
— Что ты? — с ужасом вскрикнула Наталья.
— Ты ведь ему принесла молоко, — услышал он шепот Николая. — Ему, только ему… Ты притворяешься, я знаю. И не нужны мне твои улыбки.
— Ты с ума сошел!
— Да сошел. Но я все вижу и понимаю. Ты любишь его и только его. Все, что ты делаешь, это для него. И со сломанной ногой ты работала для него. И завал разбрасывала всю ночь для него. Вон полюбуйся своими руками. А он тебя и знать не хочет, вот что! Ну, что ты смотришь на меня такими глазами?
А потом наступило такое молчание, что Макарову хотелось крикнуть:
— Ну, говорите же, черти полосатые, говорите что-нибудь.
— Он любит меня, — почти неслышно прошептала Наталья, — Любит…
Что скрывать, Наталья нравилась ему, нравилась ее деловитость, находчивость, ее преданность делу, наконец, нравилась тем, что была хороша собой. Но так могла бы нравиться ему любая молодая, красивая девушка. Но любви такой, как в песнях и романах, он не ощущал. Вот Юлия — это другое!
Так почему же образ Натальи тревожит его сейчас, здесь? Что это значит?
А на сцене под грохот аплодисментов появляется черный капельдинер с букетом цветов и подходит к смущенной артистке. Туманова принимает цветы, раскланивается и уходит.
Всем видно, как она, еще на сцене, на ходу, вынимает из букета записку и читает ее.
Вот она снова выходит. Теперь уже она явно ищет глазами его. «Ну, смотри же сюда, вот я, в десятом ряду партера, третье кресло от края. Неужели ты не видишь? Вот чудачка. А я так прекрасно вижу тебя всю, всю».
Наконец она замечает его, и радость вспыхивает в ее глазах. Она поет. Она поет песню, которую певала ему ранней весной на берегу разлившейся Ворсклы:
— Смутний вечір, смутний ранок, Десь поїхав мій коханий, Десь поїхав та й бариться, Серце ж моє печалиться.Чудесная мелодия заливает зал своей прозрачной волной, и сердце Виктора замирает.
И тотчас по странной ассоциации он вспоминает хмурые стены барака, тусклый свет керосиновой лампы, людей, скрючившихся под грязными одеялами, измученных беспрерывными приступами малярии, голодных, обессиленных.
«К черту все, — думает он. — К черту! Здесь Юлия, и я ничего не знаю!»
…Он стоял в вестибюле, грызя в нетерпении десятую папиросу, и она выбежала к нему, в белой беличьей шубке, и такой же шапочке, вся белая и пушистая, как весеннее деревцо в белом цвету.
Он схватил ее холодные руки и горячо сжал.
— Ты одна, Юлия? — сразу же спросил он, всматриваясь в ее немного усталое милое лицо, с едва заметной голубизной под глазами.
— Пойдем отсюда, — чуть покраснела она. — На нас смотрят.
Они вышли на улицу. Было уже темно. Прохладный ветер коснулся их разгоряченных лиц. Макаров снова повторил свой вопрос.
— Свободна, свободна, — насмешливо запела она. — Свободная, как райская птица. Слушай, а ты помнишь сказку об оловянном солдатике?
— Помню, — удивленно взглянул на нее Макаров. — Зачем тебе?
— Чудная я, — рассмеялась вдруг Юлия. — Если бы ты не знал этой сказки, ты бы не очутился здесь. Она повернула к нему свое бледное, матовое лицо. — У моих ног!
Макаров внимательно посмотрел в ее черные глаза.
— Послушай, Юлия, — остановил он ее. — А почему ты не сообщила мне о своем приезде? Ведь я случайно, совершенно случайно узнал об этом.