Соловьёва Наталья
Шрифт:
- Да ну! Он что еще живой?!!! – спросил Федя Семенов.
- Живой, лежит, отдыхает. Привет вам передавал, мне улыбался.
Раздалось общее ржание.
- Черт, холера его не берет. Сволочь! – сказал Николай.
- Даже обрадовался когда я к нему зашел! Поговорил со мной по душам, побеседовал, сказал, что бабушка у него русская.
Вечером к Кате заглянули подружки и позвали её поболтать. Отпросившись у доктора ненадолго, она выбежала к ним.
- Привет!
– Поздоровалась Катя с Верой и Маринкой.
- Привет! – Поздоровались подружки.
- Отпустил тебя доктор? – спросила Маринка.
- Ну да… У меня пока дел немного, есть свободное время.
Девчонки присели на скамейке.
- Катя, - спросила Маринка, – говорят у вас в санчасти немец пленный лежит, которого раненным приволокли?
- Ну да…
- Значит тебе ходить за ним приходится? – спросила Вера.
- Приходится, - вздохнула Катя.
- И как он? – спросила Марина.
- В тяжелом состоянии, пока все лежит. У него ранение ножевое в грудь.
- И сколько ему лет?
- Не знаю. Лет наверное двадцать, парень молодой.
- Я бы ни за что за ним ходить не стала! – выдала Вера. – Пускай бы помирал фашист проклятый. Так ему и надо!
- Еще к тому же урод какой-нибудь противный, - добавила Маринка.
- Ага, рожа кирпичом, амбал под два метра ростом, - воображала Вера.
- Или худой как жердь, уши торчком, рыжий весь, конопатый… Фу, фу… Все они такие.
- А вот и нет, - отрезала Катя.
- А какой?
- Да обычный… Нос прямой, глаза серые, волосы темные, рост наверное средний, ни худой и не толстый. На рожу даже симпатичный.
- Уж не понравился ли он тебе? – Вера удивленно заморгала глазами. – Смотри не влюбись! – зло съязвила она.
- И не собираюсь! – обиделась Катя. – Мне его просто жалко… Ранение тяжелое, лежит и стонет все время, беспомощный как ребенок. Температура у него была под сорок, думали, что умрет… сейчас уже лучше немного.
- Жаль, что не помер! Туда ему и дорога! – выпалила Вера возмущенно.
- Ну раненный он! Что мне бросить теперь его? Ну не могу я так, когда он такими глазами жалостливыми на меня смотрит.
– Ей какую-то гадину фашистскую жалко, которую не добили. Я бы собственными руками его задушила!
- Злая ты Вера, - с обидой сказала Катя.
- А ты у нас добрая! Ангел прямо! Дурочка глупая! Пошли Марина, пусть она возится с этим фрицем, или Гансом… как там его? Ему наверное писать охота, путь утку ему подает!
- Ну и иди! – Катины глаза наполнились слезами, и она зарыдала навзрыд.
- Марина ты идешь? – Вера раздраженно спросила подругу.
- Зачем ты так с ней? Не плачь, – Марина принялась успокаивать Катю.
- Ну и оставайся с ней! Можете на пару… - раздраженная Вера развернулась и ушла.
- Ты наверное тоже считаешь, что я?
– Катя спросила Марину. – Теперь все считать меня будут предателем.
- Успокойся… - Марина прижала Катю к себе, погладила по голове.
- Я не виновата, что его к нам в санчасть притащили… Он пленный, его допросить надо было…
- Не плачь, ну продержат его в санчасти, а потом отправят в лагерь для военнопленных. Подумаешь…
- Ну не могу я так его бросить, когда он в беспомощном состоянии, он ведь такой же раненный.
В палату Катя вернулась заплаканная и ужасно расстроенная. Увидев её в слезах, я спросил:- «Что случилось?» На мой вопрос она сначала промолчала, а потом раздраженно сказала, что все из-за меня.
- Почему?- попытался узнать у нее, но она опять промолчала.
Глава 27
Два дня я еще лежал в лежку (4, 5 -го мая), не мог подняться с постели и почти ничего не ел, Катя ухаживала за мной, кормила с ложки бульоном как маленького. Мне было тяжело осознавать свою беспомощность, я был один среди людей, которые относились ко мне враждебно, и наверное просто ненавидели.
Из всех кто меня хоть немного жалел, была наверное только Катя. Нуждался ли я в жалости? Как ни странно, но да! Мне хотелось, чтобы меня пожалели, но не всякую жалость я воспринимал. Я терпеть не мог, когда меня жалели мужчины, скажу, что их сочувствие не всегда было мне приятно, но мне нравилось когда меня жалела женщина или молоденькая девушка, я испытывал от этого определенное удовольствие. Более того, мне это нравилось и очень умиляло. Я как раненный зверек хотел, чтобы меня приласкали, погладили по шерстке, перевязали ранку, при этом мне хотелось жалобно заскулить и ласково зарычать, сложив свою голову на колени.