Тут Анфиса Сергеевна со словами «извольте посмотреть» протянула ему паспорт своей так называемой бабуси. Василий Петрович принял и открыл на третьей странице.

 — Так-с, посмотрим-с, — процедил он сквозь зубы и ткнул пальцем в графу «дата рождения».

А там аккуратными арабскими цифрами была пропечатана дата: «17.09.1886». Причем паспорт был в полной сохранности, без малейших признаков вмешательства в его целостность.

 — Так не было же даты! — Василий Петрович задумчиво почесал лоб, не заметив, что сдвинул фуражку на самый затылок.

 — Было — не было? Что теперь разбираться, уважаемый гражданин начальник. Главное, что нынче есть, — уверенно сказала Анфиса Сергеевна — Теперь нет к нам вопросов?

 — Почему же? — Василий Петрович вернул фуражку на место. — Вопросы у меня есть. Раньше дата была другая? Значит нестыковка!

 — Где другая дата, мил человек? — радостно разулыбалась Анфиса Сергеевна. — В царской, его императорского величества, паспортной книжке? Так она уж восемьдесят годков не имеет юридической силы. Вы, надеюсь, в курсе, что режим тогда насильственным образом поменялся? Ох, — с нарочитой грустью вздохнула старушка, — и не в лучшую, скажу вам, сторону!

 — Но и как же вам удалось внести в документ изменения? — Василий Петрович опять ухватил фуражку за козырек, снял ее с головы и утер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. — Клянусь, не для протокола, просто любопытно!

 — Что тут такого? — удивленно пожала плечиками Анфиса Сергеевна. — Паспортистка наконец во всем разобралась, пришла и выполнила свою работу.

 — Это не та ли, что однажды умерла от старости? — спросил Василий Петрович спокойным голосом. Он понял, что наскоком эту шатию-братию не возьмешь и решил играть в хорошего полицейского. — Позвольте же узнать, как вы ее вызвали? Не на спиритическом ли сеансе?

 — Избавь Боже, — подала голос Анна Васильевна, — последний раз видела столоверчение в салоне у профессора Вагнера в Санкт-Петербурге в 1887 году. Но тогда же прочитала записки химика Менделеева и разочаровалась. С тех пор — ни-ни, Анфисушка, поверь мне!

 — Успокойся, бабуля, — Анфиса Сергеевна нежно погладила Анну Васильевну по плечику, — я сейчас все объясню нашему визави. Кстати, хорошо бы ему было, наконец, представиться.

После того, как Василий Петрович буркнул свое имя и отчество, старушка продолжала:

 — Бабушка Нюша в молодости многое делала неправильно, боролась за права рабочих и крестьян, потом против сталинизма и хрущевизма. За убеждения сидела в тюрьмах и лагерях. Но потом осознала свои ошибка, ведь без Христа жила, не по Евангелию. Она много плакала, каялась и Господь простил. А в оккультизме, уважаемый Василий Петрович, мы никак не замешаны. У нас, православных, свои методы. Мы батюшку, отца Николая попросили: так, мол, и так, помолись, что б дело давнее завершить и точку на нем поставить. Батюшка помолился, был услышан и дело, слава Богу, завершилось. Правда, двадцать лет бабуле пришлось скостить, во избежание искушений. А то ходят всякие и не верят.

 — Иными словами, — Василий Петрович криво усмехнулся, — вы утверждаете, что покойная паспортистка после чей-то там молитвы явилась с того света и внесла в паспорт изменения, так?

 — Так! — закивали обе старушки, а Анфиса Сергеевна добавила:

 — Не чьей-то молитвы, а отца Николая, нашего батюшки.

 — Это мы еще разберемся, какого такого отца Николая! — опять стал впадать в истерию Василий Петрович. — Мы еще поищем у него оружие и наркотики и, будьте уверены, найдем! И не у таких находили!

 — Ничего ты не найдешь, злюка, — застрекотала вдруг Анна Васильевна хрипловатым голоском старенькой девочки, — уходи к себе домой подобру-поздорову. А досок наших мы тебе не дадим, так и знай, сам покупай! — тут Анна Васильевна топнула ножкой и махнула на него рукой.

 — Погодите, каких досок? — ошалело протянул Василий Петрович.

Ему вдруг показалось, что он стоит совсем голый и полностью прозрачный, так что обе старухи видят его насквозь.

 — Кто вам про доски сказал, ведьмы? — едва ли не провыл он.

 — А нечего на чужое зариться, гляди, как бы свое не потерять! — звонко пропела ему Анфиса Сергеевна.

Тут с Василием Петровичем случилась странная штука: его глаза повернулись на какой-то чудной манер и заглянули внутрь его головы. Там он увидел свою, широко развешенную милицейскую шинель с подполковничьими погонами, на которой неведомо кто написал белой краской всего два слова: «иди домой» и поставил в конце жирный восклицательный знак. Это предложение его заинтересовало, он перечитал его дважды и вынужден был согласился.