– Я, значит, не мыслю, а ты, значит, мыслишь?

– Так это же и есть превентивная гармония в действии. В этом мы как раз друг друга и дополняем. У тебя сила, а у меня мысль! А когда они вместе, можно по линии прогресса невиданных вершин достигнуть.

– Вот и достигай. А мне твои вершины ни к чему, - не соглашался Могута.

– Не понимаешь ты своего предназначения...
– Во! И молодое поколение здесь, - обрадовался Еропка, увидев Гудима и Буряту.
– Нет, ты посмотри, Могута, какие ладные лешаки подрастают. А главное - умные! Хорошая смена нам идет. Ну, докладывайте сыщики, чего нашли, чего сообразили?

– Погоди, Еропка, не егози, - остановил его Ставр.
– Дождемся остальных, чтобы всем сразу и рассказать. А сначала вас послушаем.

– А чего нас? За нами задержки не будет. Мы завсегда готовы! Задание выполнили полностью и, кроме того, глубоко поразмыслили, так что у нас тоже некоторые глубокие соображения ума есть. Могута, видишь, надулся как индюк после сытного обеда. Это значит - он что-то важное узнал. Но мне индивидуально ни слова не сказал. Тоже хочет всем сразу.

Пока Могута и Еропка усаживались на бревна, Клямке явился, грустный и недовольный. Кончики его усов были уныло опущены. Даже перо на шляпе, соответствуя настроение хозяина, торчало не так гордо. И без своего любимого посоха явился леший.

– Я просиль моховик весь собирать на blumen поляна. Иди туда говорить с этот маленький глюпый народник, а моховик ни один нет, - пожаловался он.
– Никакой дисциплин, никакой порядок.

– Надоел ты им, вот они от тебя и сбежали, - сказал Гонта то, о чем подумали и другие. Только остальные вежливо промолчали, не хотели обижать Клямке. А Гонта был среди леших грубияном, и не признавал вежливость. Ему начихать было, на чьи-то обиды.

– Помолчи, - попросил его Колотей.

– Я что, разве неправду говорю!
– не послушался его Гонта.
– Наш Клямке заставляет этих рыжих дурашлепов строем ходить. Моховиков - строем! Умора! Не от большого ума, такое, придумывают. Вот они от него и прячутся.

– Велели тебе заткнуться, так послушайся хорошего совета, - сердито уставился на него Могута.
– Не заткнешься, так я тебя по балде стукну.

Гонта заткнулся, решил не спорить с Могутой. А Клямке стал оправдываться.

– Это есть совсем глюпий клеветний слюх, - объявил он.
– Я никогда не заставить моховичок ходить в строй. Я совсем нежно уговаривать их ходить по тропинка.

Селий пришел, по-доброму всем улыбнулся. Он всегда улыбается. В Лесу добрей и бескорыстней Селия не сыщешь. И самым болезным он был в Лесу. Лешие ведь все, как один, крепкие, здоровые, никакая холера к ним не пристает, да и мелкая хворь редко цепляется. То, что Еропка жаловался на свои недомогания, так это же Еропку знать надо. Ему и похвастаться удовольствие и пожаловаться - тоже удовольствие. А Селий среди здоровяков-леших был исключением. У него одного болезней было больше, чем у всех леших вместе взятых. Он ни дня без какой-нибудь хвори не обходился. То у него в коленках хрустит, то в боку колет что-то острое, то перед глазами черные крапинки мельтешат, то зубы болят... Склероз его так одолевал, что он иногда даже имя свое забывал. И в рассуждениях его нередко заносило в такую даль, из которой и вернуться было почти невозможно. Давление у Селия было особенным и шло крутым зигзагом: утром падало почти до нуля, а к вечеру так зашкаливало на верхнем пределе, что другой леший от такого давления давно окочурился бы. А болезненному Селию, все нипочем: бредет потихоньку, кашляет, коленками скрипит, но дело свое делает.

Ходил он как-то боком, хромая на обе ноги и согнувшись. Личико у него было маленьким и в частых частых морщинах, как у засохшего на дереве яблока. Голова гладкая, как колено, ни единого волоска. И борода - не борода. Так, какие-то пегие клочья беспорядочными кустиками торчали на подбородке. Ему бы давно на пенсию уйти, на заслуженный отдых по возрасту и состоянию здоровья. Но он не мог без Леса, считал, что никто лучше него этот Лес не знает и без него весь порядок нарушится. Как только разговор о пенсии заходил, у Селия слезы на глаза наворачивались. А лешие, хоть и не назовешь их особо добрыми, слабых жалеют.

– Птиц я сегодня слушал, - сообщил Селий.
– Маленькие, а до чего благостно поют. Послушаешь их, и благородные мысли приходят, как-то чище становишься. Вот я и думаю, а что если собрать в Лесу всех певчих птиц и создать...
– Селий замолчал, вспоминая слово, которое хотел сказать, но вспомнить никак не мог.
– Это самое, - повел он рукой.
– Ну, этот самый, - обратился он за помощью к лешим, - когда их много собирается и все вместе поют но на разные голоса...
– он поморщился и пожал плечами, - Только что помнил. И забыл...

– Хор, - подсказал Ставр.

– Точно, хор!
– обрадовался Селий.
– И слово простое, тысячу раз говорил его, а забыл. Замучил меня склероз. Так, все хорошо помню, а отдельные слова забываю. Погода сегодня хорошая. Солнечно, сухо. Для насекомых очень полезная погода, особенно, для муравьев, - с удовольствием сообщил он.

– Зачем их собирать?
– спросил Могута.

– Кого, муравьев?
– удивился Селий.
– А чего их собирать, они и так все вместе.

– Птиц. Ты только что говорил, что всех птиц надо собрать и пусть они хором поют.

– Ах, птиц...
– обрадовался Селий.
– Конечно, надо собрать. Если они все вместе станут петь, красота их пения, во много увеличится. И все, кто их услышат, сразу станут добрей.

– Волки перестанут жрать зайцев, - подсказал Гонта.
– Перейдут на травку и на ягоды.

– Все полюбят друг друга, - не слушая его, продолжал Селий.
– И воцарятся в Лесу мир и покой.

– Дирижировать хором, надо поставить ястреба, - елейно протянул в тон ему Гонта.
– Его все будут слушаться.