– Это куда ты ехать собрался?
– поинтересовался Филипп.

– Не я, а ты, хозяин, ехать собрался. Говорил, на Южные острова, за экзотикой. Кокосовые орешки хотел пощелкать, на горячем песочке полежать.

– Хм, на Южные острова, - говоришь...
– На горячем песочке полежать...

Филипп вспомнил полыхающий костер, дубины и плоскомордых первобытных, которые собирались его съесть. Сон, конечно, но все равно неприятно. И может не просто сон, а предостережение. Он погладил живот. Живот был большой, теплый и гладить его было приятно. Чего уж тут: свой собственный живот, к которому водяной относился с полным уважением и выращивал не для первобытных с кольцами в носу.

– Пусть плоскомордые друг друга жрут, нечего мне там делать, - заявил он.
– А орехи твои кокосовые - дрянь, не прожуешь, - водяной сплюнул.
– Мне, сколько захочу, наших соберут. Слышишь, Марфута, орешков хочу, пусть наберут туес. Да присмотри, чтобы спелые. Наши, отечественные, получше заморских будут. В них витаминов побольше. Не поеду я на твои Южные острова, Еник. Свои орехи щелкать стану. Распрягай лошадей.

– Распрягать, так распрягать... И возок что ли тоже разгружать?

– И возок разгружай.

– А может не стоит, - рассудил Еник.
– Может, ты завтра надумаешь ехать, или послезавтра, так чего его разгружать. Там работы знаешь сколько... До завтра и так постоит. А завтра тебе может ехать захочется.

– Тебе чего велено?
– сердито посмотрел на него водяной.

– Велено разгружать.

– Вот и разгружай! Никуда я не поеду. Ни сегодня, ни завтра.

– Легко сказать: разгружай да нагружай. Оно ведь таскаешь, таскаешь... Может, на той неделе поедешь? Думаю, пусть возок пока нагруженным постоит, ничего с ним не случится.

– Я кому говорю!
– погрозил ему кулаком Филипп.
– Мне сколько раз повторят надо?! Или ты в ухо захотел? Разгружай!

– Так бы сразу и сказал, - нисколько не обиделся подкоряжник, повернулся, пошел распрягать и разгружать.

Тут и Фитюк выпроваживавший болотников вернулся.

– Хозяин, - он ухмыльнулся, явно собирался обрадовать водяного чем-то интересным и веселым.
– Тут барсук пришел, с тобой встретиться хочет.

– И чего ты в этом смешного увидел, - Филипп понял, что это тот самый барсук, которого они с Хролом выкрасили.
– Мало ли чего барсуку надо.

– Так он весь из себя малиновый, - старший подкоряжник не по чину весело ржанул.
– Отродясь не встречал таких смешных барсуков. Ты бы на него глянул. Он на берегу стоит, а вокруг него моховики тучей роятся. Рты от удивления поразевали. А еще говорят...

– Не твое дело слушать, что бездельники говорят!
– оборвал его водяной. Ты что, деревня, и вправду малинового барсука ни разу не видел!?

– Так мы же это...
– стал оправдываться лопоухий.
– Мы же под корягами. У нас там вообще никаких барсуков нет. А так-то мы завсегда, за честь родного омута жизнь отдать готовы.

– То-то, - Филипп поерзал, поудобней устраиваясь на неуютном камне.
– Тебя занарядили служить, так неси свою службу как следует. А то барсуки, барсуки малиновые... Я тебе покажу барсуков!

Старший подкоряжник подобрался и застыл со своим трезубцем, преданно уставившсь на водяного.

– Барсук пусть подождет!
– приказал Филипп.
– Кто там у нас еще? Зови!

Лешие со всех околотков собирались к землянке Ставра. Первым пришел Колотей: длинный и тощий, как жердь. В руке такой же длинный черный посох, с которым он никогда не расставался, как не расставался с просторной зеленой курткой, расшитой по воротнику и рукавам затейливыми серебристыми узорами. Никто не считает лешачьи годы, никто не знает, сколько тому или иному лешему лет, но Колотей был самым старым в Лесу. Ухоженная белая борода его опускалась ниже пояса, негустая, седая шевелюра рассыпалась по плечам. И темное лицо было в глубоких морщинах, как кора старого дуба. А взгляд из-под нависших кустистых бровей был пристальным, будто видел леший что-то такое, особенное, другим недоступное. Колотея в Лесу уважали, к его мнению прислушивались. И побаивались. Если Ставр был здесь хозяином: лешими выбранный и утвержденный вышестоящей властью, а, значит, всем остальным за руководителя и старшего брата, то Колотей как бы считался дедом, хранителем вековых обычаев.

Следом за ним и сорока Фроська объявилась. Она такое собрание леших никак не могла пропустить. Опустилась на заветный дуб, деловито попрыгала по веткам, поклевала каких-то одной ей видных букашек, перышки почистила и уселась, глаза прикрыла. Будто подремать собралась, будто случайно сюда залетела и то, о чем станут говорить лешие, ее совершенно не интересует.

За ней Гонта с далекого шестого кордона прихромал. Еще в детстве толстая лесина ему на левую ногу упала - кости вдребезги. С тех пор и хромает. И не опоздал Гонта, в назначенное время явился. Обычно он всегда опаздывал, потому что пока добирался от своих дальних владений, непременно его что-то задерживало. То ветер трухлявое дерево повалил, и следовало его с тропинки убрать, то лосиха никак отелиться не может и надо ей помочь, то еще что-нибудь такое же важное, спешное, мимо которого ни один леший пройти не может. А бывало, что и сам в какую-нибудь неожиданную яму провалится, или нога на случайной кочке подвернется. И от этих постоянных напастей и нежданных неприятностей характер у него окончательно испортился. Стал он нервным, дерганным и всем недовольным. Все ему не нравилось, ко всем придирался, слова просто так не скажет, непременно с подначкой, с подковыркой. Лешие уже привыкли, что без подковырок Гонта не может, и не обращали внимания. А это его еще больше заводило.

Хоть и вовремя пришел Гонта, физиономия у него была кислей кислого, как будто он весь день глотал головастиков в самой гнилой бочажине Хлюпошлепного болота и диким щавелем закусывал. Ни на кого не глядя, леший молча уселся на край бревна, прикрыл глаза и стал думать что-то свое недовольное.

Могута с Еропкой парой появились. И как всегда о чем-то спорили.

– Ставр, ты нас рассуди, - попросил Могута.

– А что Ставр!? А что Ставр!?
– подпрыгивал возле него Еропка.
– Ты всю жизнь ставровым умом жить не станешь, самому соображать надо. Мыслить надо! Если ты мыслишь, значит, ты существуешь! Понял!?