Взгляд блуждал по мрамору и камню: «Лукрецио Дорин Саузвильт, 8 марта 1516 — 7 сентября 1602; «Из жизни ты ушел мгновенно, а боль осталась навсегда»; «Милагрес Исабелла Саузвильт, 6 апреля 1357 — 6 апреля 1365; «Разве мы могли подумать, что в праздничный весенний день ты сделаешь этот роковой шаг из детства в вечность?..» — давно, всё слишком давно; «Патриция Габриэлла Саузвильт, 3 июня 1960 — 8 мая 1968; «Восемь лет на земле и вечность на небесах» — вот, где-то здесь; «Фабиан Ксавер Саузвильт, 17 февраля 1935 — 3 февраля 1986; «Так страшно не успеть проститься…» — а это отец Генри.

Гермиона огляделась, у нее сильно забилось сердце. Она не видела памятника, установленного после похорон, и не была здесь с того самого ужасного дня, когда от духоты и боли не хватало воздуха легким, и который так хотелось, но так и не удалось забыть.

«Клаудия Розалинда Саузвильт, 5 мая 1941 — 18 августа 1970; «Неизлечима боль разлуки. Разлуки той, что навсегда».

Тук–тук–тук.

В ушах зашумело от притока крови, глаза заволокло пеленой. Осторожно обходя могилу миссис Саузвильт, матери Генри, Гермиона опустилась на колени около красивого камня черного мрамора. «Генрих Фабиан Саузвильт, 29 августа 1962 — 17 июня 2002 года». Гермиона провела пальцем по выбитым в камне буквам. Под завитками даты витиеватой нитью струились стихи:

«И остается только пепел.

И серый дым. И тишина.

Забыть бы прошлое навеки –

Но эта власть нам не дана.

Уходят в небо с дымом слезы,

Уходят в проклятую ночь.

И остаются только грезы:

Их не достичь, им не помочь.

Всё разлетается на части,

В один момент — и навсегда.

Туманом обернулось счастье,

Смеется полная луна.

Ушло, растаяло, исчезло

И растворилось в темноте.

Как легкий сон над черной бездной,

Как луч прощания во тьме…»

«Возлюбленному мужу, отцу и внуку, последнему из Саузвильтов».

Гермиона положила свой букет на мрамор и кончиком палочки коснулась стеблей, накладывая заклинание Вечного цветения. Сумерки сгущались, и старое семейное кладбище, подернутое синеватой дымкой, стремительно окуналось в ночь.

— Прости меня, Генри, — тихо прошептала молодая женщина, присаживаясь на край надгробия и с силой прижимая ладонь к нагретому за день камню. — Прости за то, что не успела. Прости за то, что не уберегла тебя. За то, что не родила тебе сына. Прости меня за всё, что я не сделала, и еще больше — за то, что я сделаю. А я сделаю еще столько ошибок… Прости меня за них и не суди строго. Когда-нибудь и я устану совершать ошибки, и тогда в последний раз и навсегда приду сюда, к тебе. И мы еще не одни сумерки встретим с тобой вместе, бок о бок, в этой сырой, но гостеприимной земле…

— Здесь — не твоя земля, — внезапно сказал за спиной Гермионы приглушенный детский голос, и она подскочила от неожиданности, быстро оборачиваясь.

Около ствола высокого векового дуба, уходящего в чернеющее небо, дюймах в двадцати над землей парил призрак маленькой девочки. Не старше восьми лет, она была одета в кружевное платье старинного кроя с открытыми плечами, крошечные перчатки скрывали маленькие ручки, из-под подола платья выглядывали панталоны, кудрявые волосы на голове держала прошитая золотом шелковая лента. Девочка была жемчужно–белой, как и все привидения; она парила в воздухе с задумчивым видом и глубокомысленно смотрела на Гермиону большими, чуть прищуренными глазами.

— Нет, не здесь ты найдешь свой приют, — продолжала девочка–призрак, едва заметно улыбнувшись резко повернувшейся к ней Гермионе.

— Ты кто?! — удивленно спросила молодая женщина, машинально стряхивая с джинсов землю и прилипшую листву, но не отрывая любопытного взгляда от своей неожиданной собеседницы.

— Меня зовут Мили, — всё с той же задумчивостью представилась девочка. — А ты — Кадмина.

— Да, — растерянно улыбнулась Гермиона. — Ты… Ты живешь здесь?

— Я обитаю в подвалах замка, — покачала головой Мили. — И очень редко бываю на кладбище.

— И давно ты… там обитаешь? — уточнила Гермиона. Девочка выглядела очень маленькой, а наследнице Темного Лорда всегда сложно было воспринимать привидения детей просуществовавшими много больше того возраста, на который они выглядели.

— Давно, — улыбнулась Мили, — многие сотни лет. Печально, — меланхолично продолжила она, — я буду здесь вечно, и уже повидала немало. Вот оборвалась древняя фамилия… А там и кровь Саузвильтов иссякнет на этой земле. А я останусь…

— Ну… Может быть еще и не иссякнет, — попыталась подбодрить ее Гермиона. — Я надеюсь, во всяком случае, что это случится нескоро.

— Восемь лет — опасный возраст для членов нашей семьи, — задумчиво и невпопад сказала маленькая девочка. — Многие здесь, — она обвела взглядом окутанное ночью кладбище, — так и не перешагнули этого рубежа. И я… Побоялась, — доверительно улыбнулась она Гермионе. — Меня не ожидало ничего хорошего, там, за этой чертой, — добавила девочка повествовательным тоном. — И последний, в чьих жилах течет наша кровь, расстанется с этой землей в восемь лет, — внезапно закончила она. — Не волею своею, но по воле крови своей; жертвою за грехи предков своих, отмеченный врагом и закланный другом, омытый слезами и кровью на ложе смертном своем.