Все дружно поднялись и потянулись к выходу.

Дождавшись, когда все выйдут и Михалыч доберется до двери, генерал окликнул его, встал из-за стола и подошел вплотную.

— Слушай, Виктор Михалыч. Мы ж тэбя уже в пассив списали. А ты — нэт. Молодэц! Этот гастролер все знают. Знаешь, что будет, если ошибешься? Какие шаги предпримешь — минэ говори сначала.

Михалыч, стоя у дверей, нерешительно принялся было снова объяснять свой план действий:

— Сейчас главное—держать всю группу под контролем. Необходимо наружное наблюдение, прослушка, связь...

— Всех бэри. Техников, наружку, оперативников, ни в чем тэбе отказа нэ будет.

— Разрешите выполнять? — выдохнул Бехтеев.

— Иди!

Михалыч развернулся на каблуках и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Он любил свою работу. От рядового до заместителя начальника оперативного управления КГБ по Узбекистану он дослужился за двадцать лет, не миновав ни одной ступени. Он хорошо знал одно: мелочей не бывает. Вернее, вся его работа — это сплошные мелочи, каждая из которых имеет огромное значение. Когда он разрабатывал кого-нибудь, ему неважно было, с кем он имеет дело: с инженером, связанным с секретностью, перебежчиком, националистом или просто инакомыслящим. Он перепроверял рапорты подчиненных, изучал любую полученную оперативным путем информацию, корректировал свои планы и всегда радовался, находя неточность, ошибку или небрежность. В них-то все и дело!

Как-то, работая по наркотикам, он вычислил торговцев по анализам крови. У семи человек из группы подозреваемых были следы наркотиков в крови и моче, а у двух не было. Серьезный торговец, имеющий дело с большими объемами, никогда сам употреблять не станет. А дальше—дело техники. Когда знаешь правду, остается только слегка надавить. Анализы и есть та самая мелочь. Их взяли в специзоляторе, только чтобы выявить заразные болезни. И Михалыч эту мелочь не пропустил. Был лейтенантом — стал старшим лейтенантом.

Как-то, просматривая анкету вновь назначенного председателя профкома авиационного завода, он обратил внимание на то, что тот указал в графе «Знание иностранных языков» английский со словарем и арабский. «Что можно читать на арабском профоргу закрытого завода?» Обыскали квартиру. Нашли целый склад религиозной литературы.

Никакой интуиции—просто внимание к мелочам.

Если бы не угроза отмены гастролей, то по делу Высоцкого-Фридмана пока все шло гладко. Главное было — держать под контролем всю московскую группу. Дождаться, чтобы деньги появились у них, потом дождаться, чтобы местные закрылись документами. И брать всех скопом: москвичей — с деньгами, а местных—с документами. Затем уже начинать допросы: сначала индивидуальные, потом перекрестные.

Уязвимым местом оставалось непредсказуемое поведение самого Высоцкого. Он мог начать отпираться или просто замолчать. Что ему тогда предъявлять? Показания Фридмана? Скажет, что оговор. Не пацан же он. А предъявлять нужно будет записи телефонных разговоров, фотоматериалы с ним же самим, документально зафиксированное количество концертов. Вот тогда он заговорит. А если не заговорит —ему же хуже... Значит, необходимы прослушка и наружное наблюдение.

Михалыч написал заявку и получил подтверждение. А гастроли Высоцкого в Узбекистане по-прежнему оставались под вопросом. И только за час до совещания у Исраилова ему доложили: «Едет!» И еще — что в состав группы включен какой-то Нефедов. Это привлекло внимание Михалыча. Он почувствовал: вот она, мелочь! И может быть, решающая.

Москва, 28 июля 1980 года

Толя не сразу понял, почему на него никто не смотрит и почему никто с ним не разговаривает, как будто и нет его вовсе. Сначала он думал, что завидуют. Ведь это он, Толя, оставался с ним до последнего. «Нет, на зависть не похоже...» Все шарахались от него, как от прокаженного.

Никто из Володиных друзей его, Толика Нефедова, и при жизни-то Володи за человека не считал. Так, ходит какой-то лекарь-аптекарь. Мирились, как с неизбежностью. Кто-то ведь должен был делать то, что делал он. И рисковать, и брать ответственность на себя, и с того света вытаскивать, и «лекарство» доставать. Толя большого уважения к себе и не требовал, но некоторые с ним даже не здоровались.

Вообще, все Володины друзья друг друга недолюбливали. Так уж вышло. Но сейчас, когда Володи не стало, все объединились: никаких больше обид, никаких проблем. Пришли люди, которых сам покойный даже на порог в последние годы не пускал. И только один он, Толик, по-прежнему изгой.

В день похорон ему стало ясно: все винят его в смерти Володи.

Из толпы, окружившей театр, выкрикивали: «А вы где были?», «Как вы допустили?», «Вы ведь его друзья! Что вы наделали?!. Толя поднял глаза и увидел — все смотрят на него. Не те, кто кричал, а те, кому кричали.

Он вошел в неосвещенное фойе, обвел глазами собравшихся. А они отворачивались или же упирались взглядом в переносицу.

«Кто и где был — не знаю. А я был рядом. Куда смотрел? Да туда же, куда и вы все, — себе под ноги. А что было делать? Как помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали? Да нет... Хочет. Но еще больше хочет чего-то еще... Неизвестно чего. Чего сам не знает. Чего нет вообще».

Он, Толя Нефедов, до конца жизни будет гордиться, что это он был с Володей при последнем его вздохе. Дата историческая — 25 июля 1980 года. «А вы, крикуны, где были?»