Двери распахнулись.

ГАМЮЭЛЬ, Я ХОТЕЛ БЫ ПОГОВОРИТЬ С ТОБОЙ, МОЙ ЗАВЕТНЫЙ СЛУГА…

Крепко сложенный жрец выронил свиток, который читал, и быстро покинул свои личные покои. Со времени беседы с Орис он изо всех сил старался отслеживать ситуацию со столицей, чувствуя, что Пророк ожидал бы от него этого.

К его дальнейшему изумлению, когда он прибыл, то увидел, что двери широко раскрыты. Стражники живо приветствовали его, когда он приблизился, — «пробуждение» хозяина воодушевило их.

— Гамюэль! — Орис выскочила из другого коридора. — Стража только что рассказала мне. Когда…

— Я сейчас не могу говорить. Пророк вызвал меня!

Она казалась обескураженной.

— Вызвал тебя? А как же я? Я ничего не слышала от него!

— Я знаю только, что он вызвал меня, и это срочно, — ответил Гамюэль с терпением, на какое только был способен. — Правда, Орис, я должен идти к нему!

С этим женщина не спорила, но она и не остановилась. Она примет участие в аудиенции, и Гамюэль не остановит её. Пусть Пророк сам прогонит её, если не хочет, чтобы она присутствовала.

Гамюэль достиг входа. Орис шла за ним по пятам и вдруг остановилась, словно налетела на невидимую стену. Он попыталась сделать шаг вперёд, но вместо этого пошла назад.

Жрец сочувственно посмотрел на неё, продолжая идти. Пророк изъявил свою волю. Аудиенция была только для Гамюэля.

Двери захлопнулись перед изумлённым лицом Орис. Гамюэль изгнал из головы мысли о ней. Он сомневался, что она чем-то обидела Пророка, — просто у хозяина были мысли, которыми он захотел поделиться с Гамюэлем наедине.

Что именно это было, жрец не представлял.

Златовласый юноша ожидал его не на длинном изящном диване, где он часто отдыхал, но в самом центре комнаты. Вид у Пророка был отнюдь не сонный; будь это кто-нибудь другой, Гамюэль сказал бы: печальный.

Руки у Пророка были сведены за спиной, он с нетерпением следил за быстрыми шагами жреца.

Гамюэль встал на одно колено перед ним. Низко опустив голову, он пробормотал:

— Прости мне мою медлительность, великий Пророк! Я хотел быть быстрым, как ветер, но мне не удалось…

— Всех нас постигают неудачи, сын мой, — провозгласил прославленный Пророк. — И как только это происходит, мы стараемся исправиться, не так ли?

— Я сделаю для этого всё, что в моих силах! Клянусь!

Пророк мягко тронул Гамюэля за плечо, из-за чего тот посмотрел вверх.

— Ты — человек многих призваний, Гамюэль. Как ни коротка человеческая жизнь, ты уже успел перевидать самые разные её стороны.

— Я прошёл… Несколькими путями, — согласился жрец. Ему не нравилось говорить о своих прошлых стремлениях, особенно относящихся к поре бытности его солдатом и, от случая к случаю, наёмником.

— И если некоторые пути и увели тебя от света, они также научили тебя многому, что помогает тебе и по сей день.

Слова хозяина задели Гамюэля, который всё ещё чувствовал вину за былое. Каждый день он старался жить, как проповедовал пророк, используя жизнь самого Пророка в качестве примера.

— Встань, дитя моё.

Жрец подчинился.

Пророк гордо оглядел его.

— Славный Гамюэль, если быть точным, некогда ты был умел в военном искусстве.

— Постыдное время для меня. Я стараюсь забыть…

Его ответ вызвал осуждающий взгляд его господина. Когда Гамюэль опустил голову, Пророк тихо заметил:

— Ложь не к лицу тебе. Ты всё ещё практикуешь движения в своей комнате, а потом молишь меня о прощении. Ты всё тот же воин, каким был, когда я только нашёл тебя.

— Я… Прошу… Прощения!

— Почему? У Собора есть свои инквизиторы. Велика ли разница?

С напускным чувством собственного достоинства широкоплечий жрец ответил:

— Хозяин, ты знаешь, что я совершал как… Боец. Мои грехи велики, как стражей инквизиторов и офицеров вместе взятые!

— И при этом ты на моей стороне, не так ли?

— Чудо, которого я чувствую, что не достоин.

Пророк наградил его великолепной улыбкой.

— Хочешь стать более достойным? Хочешь показать себя передо мной так, как не может никто другой?

Теперь Гамюэль понял, почему вызвали его одного. У Пророка было для него особое задание! Глаза жреца воссияли. Ему была оказана невиданная честь.

— Готов пожертвовать жизнью и душой!

— Как и должен, дитя моё, как и можешь. Дело это непростое. Я должен уверовать, что ничто не собьёт тебя с пути.