Это было в ночь на пятое мая 1942 года.

Освободились из тюрьмы не все: некоторые оробели, испугались трудностей побега. А арестованные полицаи, чувствуя себя виноватыми перед народом еще больше, чем перед немцами, добровольно остались в своих камерах.

Утром, когда обнаружилось, что внешний караул охраняет только замок на воротах, а внутренний караул заперт, гитлеровцы расстреляли и оплошавших охранников и не рискнувших убежать пленных. Свидетельские показания восстановили картину ночного происшествия. И уж откуда-то дознались немцы, что чернобородый организатор всей этой истории не простой солдат-приписник, а кадровый офицер Красной Армии и действительно партизан.

Поздно узнали: теперь до него не дотянуться — вместе с товарищами, с оружием, взятым в тюрьме, он идет по лесам и болотам на соединение с Лельчицким партизанским отрядом.

В сентябре 1942 года, когда Картухин со своим отрядом шел к Ковелю, на одном из привалов около Хочинских хуторов явился к партизанам этот чернобородый гигант с винтовкой за спиной. Узнав, куда направляется отряд, он сказал, что знаком с теми местами и может оказаться полезным. Его приняли в отряд. И не раскаялись. Лев Иосифович действительно хорошо знал и пустыри Павурского полигона, среди которых Картухин выбрал место для лагеря, и окрестные деревни. Да и в повседневную партизанскую работу он внес кое-что новое, свое.

Логинов взял его с собой в первую экспедицию по железным дорогам, чтобы на практике показать новичку партизанское подрывное дело. Рапида на первый случай была у них не крупная — килограмма три, потому что тол приходилось экономить. Взрыв получился жиденький, как потом говорил Логинов, — он и сам был недоволен результатами. А Магомет (ведь он артиллерист) заметил:

— Если бы к этому толу добавить снаряд покрупнее — тут на полигоне много неразорвавшихся, — вышло бы куда лучше.

— А ведь верно! — Логинов просиял. Он всегда самозабвенно и радостно хватался за каждое предложение, которое шло на пользу делу. — Вот верно! Давай попробуем!

Найти снаряд было не трудно. Сложнее оказалось доставить его к месту и заложить под рельсы. Для переноски соорудили носилки и порядочно повозились, закапывая стальную тушу между шпалами. Но зато и взрыв превзошел всякие ожидания: паровоз и одиннадцать вагонов были разбиты.

С тех пор неразорвавшиеся снаряды применялись картухинскими бойцами постоянно. И не только на железных дорогах. Первое время фашисты, узнав о появлении партизан в каком-либо селении, сразу же посылали на машинах сильный отряд. Партизаны начали минировать шоссейные и проселочные дороги, и можно себе представить, какую панику вызывал крупный артиллерийский снаряд, взрывавшийся под колесами передней машины карателей. За короткое время более полутора десятков автомобилей было исковеркано этими взрывами. Гитлеровцы стали бояться дорог; впереди своих машин они гнали теперь крестьянские подводы или полицаев со щупами; это сводило на нет основное преимущество автотранспорта — быстроту.

Немецкая осторожность доходила до смешного: пуганая ворона, как известно, и куста боится. Каждый подозрительный предмет останавливал гитлеровцев. И мальчишки-подпаски, которые, кажется, всегда все видят и все знают, по-своему развлекались этим. Насыпят, бывало, кучи песку на дороге, а потом со стороны наблюдают, как немцы ищут вокруг этих куч партизанские мины и, ничего не найдя, но все еще боясь этих куч, расстреливают их издали и ждут взрыва.

Когда Картухин дал задание вывести из строя павурскую водокачку, тоже пошли в ход снаряды. Это было довольно канительное дело. Бежавшая охрана оставила дверь водокачки запертой, а дверь была прочная. Решили, что ломать или подрывать ее слишком долго. Высадили окно, через него втащили в помещение три стопятидесятидвухмиллиметровые громадины и заложили их с таким расчетом, чтобы разрушить и резервуар, и насосное устройство. Немного толу для детонации, бикфордов шнур — и такой получился фейерверк, что не только окна вылетели, но и массивные стены водокачки потрескались и осели.

Чтобы легче было справиться с непокорным украинским народом, свести на нет его самобытную культуру, разрушить его государственность, обратить богатую страну в безликую колонию своего райха, фашисты расчленили Украину. Галиция была присоединена к Польскому генерал-губернаторству. Вся территория между Южным Бугом и Днестром, Буковина и Измаильская область с центром в Одессе были переданы во владение боярской Румынии. Восточные и северо-восточные области, наиболее близкие к фронтам: Харьковская, Сумская, Черниговская и Донбасс — оставались в непосредственном подчинении фашистского командования. Остальное — старая Волынь, Подолия, Житомирщина, Киевщина, Полтавщина и Запорожье — составило Украинское генерал-губернаторство.

Ставленник Гитлера рейхскомиссар Кох, управляющий этой урезанной Украиной, разделил ее на шесть округов, во главе которых стояли немецкие генерал-комиссары. Сам Кох не осмелился избрать резиденцией Киев и обосновался со всем своим аппаратом в Ровно.

Девятнадцатого ноября 1941 года рейхсминистр восточных областей Розенберг издал распоряжение, по которому жителям одного генерал-губернаторства запрещалось переселяться в другое. Но само по себе это разделение было настолько искусственно, что нередко засеянные участки крестьян одного и того же села оказывались в разных генерал-губернаторствах. Пахать, сеять и собирать урожай надо было «за границей». Скрепя сердце разрешение на это дали, да и то с оговоркой. В приказе Швайгера — заместителя генерал-комиссара Волыни и Подолии — было позволено крестьянам «переходить границу для производства сельскохозяйственных работ на принадлежащих им за границей землях только в определенные часы и в определенных местах».

Украинские буржуазные националисты, кричавшие о «единой неделимой Украине», сами же принимали участие в расчленении Украины. Громкие слова оставались словами, а на деле они так же, как и немецкие фашисты, обманывали трудовой народ, хотели поработить его, сделаться его хозяевами под покровительством гитлеровской Германии.

Да иного и нельзя было ожидать. Ведь один из главарей этого сброда Евген Коновалец еще в 1918 году зверствовал на Украине в австрийской оккупационной армии, а некий Витошинский, эмигрант, встречая неумеренными восторгами вступление гитлеровцев во Францию, заявил: «Великую радость мы переживаем ныне, наши сердца наполнены энтузиазмом и верой в будущее. Теперь мы знаем, что скоро на всех европейских землях разовьется знамя немецкой империи. Вскоре немецкие войска освободят для нас и Украину».