— …А чего задумал — выбрось из головы, ничего тут не добьешься Он тебя сожрет! — Ольга поддела вилкой консервы и положила их в рот для пробы, а ему показалось, что именно так сожрет его директор.

— Не базарь. Не люблю.

— Я не базарю, а говорю, что было и есть. Этот директор не таких отсюда выпроваживал. Сколько — люди говорят — было жалоб на него понаписано, сколько комиссий всяких наезжало, а он сидит себе да посмеивается над дурачками: все от него отскакивает, как от стенки горох. Видать, не зря говорят, что в области у него рука сильная есть, вот она, рука-то…

— Перестань! Чушь собачья! Кому-то надо защищать в области Бобрикова! Да кто он такой?

— Самый лучший директор, лучший из лучших! Директор самого передового совхоза, кого же и защищать, как не его?

Дмитриев чувствовал логику в этом доводе жены, но все же поднялся, отодвинул стакан.

— Я больше не хочу слышать эти посиделочные разговоры! Если питаться слухами…

Он не договорил: в дверь постучали.

— Можно? Здравствуйте! — Директорский шофер громыхнул дверью, неплотно ее притворив. — Директор сказал, везти вас в райком надо.

Дмитриев не успел сказать «войдите», не успел ответить на приветствие, а услышав такую новость, даже несколько растерялся: вот уж полгода как он работает здесь, а директор еще ни разу не давал ему своей машины.

— Деньги возьми! Возьми деньги — мясо хоть привези!

Дмитриев надел поношенную куртку на искусственном меху, достал из шкафа перчатки и шапку.

— А директор едет?

— Он поздней приедет. На «Волге», — ответил шофер и нахмурил свою чернявую физиономию, будто рассуждал о генеральном сражении. Сказал и вышел.

— Чего это раздобрился Держава? — изумилась Ольга, и оттого, что ее мужа все же уважает сам директор, улыбка заиграла на ее чистом, мягком лице. — Может, «Москвича» тебе отдаст?

Директор недавно получил новую «Волгу», и предположение, что «Москвич» может быть определен парторгу, было естественным, поскольку совхоз размахнулся на десятки километров, но Дмитриев не торопился с предположениями. Он мельком глянул в зеркало на свое сухощавое лицо, пригладил хохолок на макушке и надел старую мутоновую шапку.

— Погоди! — Ольга ловко, в одно касанье, поправила галстук — старенький тоже, фабричной завязки капроновый галстук с мелким узлом. — Рецепт взял?

— Взял.

— Ну, давай…

Она потянулась к нему. Он встретил ее лоб губами и вышел, осторожно притворив за собой перекошенную дверь.

Над далями заозерья, над лесом уже занималась заря. Свет от нее, перетакнувшись со снегом в сосновом бору, вытеснял сумерки, но поселок — все каменные косяки жилых домов центральной усадьбы — еще стоял в огнях. Светились окна в школе, в учительской. Ровно, четко высвечивали поодаль от домов окошки длинных скотных дворов. Там сейчас было тихо: дойка закончилась, скот накормлен…

— Надо поторапливаться, а то дорога-то…

— Шоссе открылось? — спросил Дмитриев шофера. Он снял шапку и теперь поудобнее вжимался в сиденье, готовясь к полусоткилометровому прогону. — Или только местами?

— Всего будет… — уклончиво отозвался шофер, уже заворачивая на темную ленту шоссе.

Неправдоподобно скоро слова шофера оказались пророческими.

В полукилометре, как раз на перекрестке, где надо было поворачивать на большое междугородное шоссе, произошла катастрофа: столкнулись две грузовые машины.

— Начинается денек! — буркнул шофер, пытаясь проехать.

— Стой!

Дмитриев вышел.

На дороге стоял, развернувшись поперек проезжей части, цементовоз. Крыло левого колеса и капот завернулись на кабину гигантским рваным лопухом, открыв смятый двигатель, от которого еще излучалось тепло. Вторая машина лежала в глубоком кювете вверх колесами, обнажив исподнюю хрупкость кардана, срамнину немытого днища. Вокруг — на асфальте, на обочине, на склоне кювета — всюду валялись ящики в хрустальной осыпи битого бутылочного стекла. Видимо, ни одной бутылки не осталось целой.

— Никак водку вез? — полувопросительно заметил шофер, кивнув на сельповского шофера, стоявшего на четвереньках.

— Помоги! — рыкнул Дмитриев.

Его шофер стал спускаться к сельповскому коллеге, которого продолжало тошнить, а Дмитриев подошел к цементовозу.

Там, в кабине, неподвижно темнела фуфайка человека за рулем. Левая дверца не открывалась. Дмитриев стал на подножку, просунул руку через разбитое стекло, но изнутри тоже открыть не удалось: заклинило. Он зашел с другой стороны, нажал на ручку, и кабина открылась.