Володя договорился с девушками о встрече в десять вечера на набережной.

— Будем гулять, — сказал он.

— Ура! — запрыгали девицы. — Пойдем в кафе к Славе, там музыка хорошая.

— Сначала сходим к влиятельной даме, потом к Славе, — посмотрел на меня со значением Володя.

Я уже понял, что он охотник на курочек, и согласился — к Славе так к Славе. Лично я здесь ни на что не рассчитывал, — не охотник. И тем более не меценат.

И вот Володя в назначенный час стоял на набережной и сосредоточенно слушал «Песню Сольвейг».

— Хорошо играет, — сказал я, когда девушка опустила смычок.

— Подожди!

Володя решительно двинулся к музыкантам.

— Скажите, вы через полтора часа здесь еще будете? — спросил он девушку.

— Не знаем, — пожала она плечами, — может, в другое место перейдем.

— А сколько вы за вечер зарабатываете?

— Гривен десять-пятнадцать, — встал рядом с девушкой парень.

— Вот тридцать гривен, — Володя положил деньги в раскрытый футляр скрипки, лежащий перед музыкантами, — и я вас сегодня приглашаю к себе. Идет?

Парень с девушкой переглянулись.

— Идет, — сказал парень, взял деньги и положил их в карман.

— А девушки? — дернул я за рукав Володю.

— И девушек приглашаю. Немного потанцуем в кабаке — и ко мне. Хочу настоящую музыку послушать.

Что ж, кто платит, тот и заказывает музыку. Меценат!

И мы направились к влиятельной даме.

Вечерело. Я с тревогой посмотрел на Карадаг — нет, макушка Лысой горы расчистилась. Значит, сегодняшний вечер обойдется без дождя. Здесь он, конечно, не стихийное бедствие, но настроение может испортить изрядно. Особенно докучают запахи, усиливающиеся с дождем. Кто-то из моих знакомых так и сказал: «Коктебель — это один сплошной туалет». Вероятно, когда он здесь отдыхал, постоянно шел дождь, и запах туалета заполнял улицы, набережную и даже горы.

Мы подошли к дому, в глинобитную ограду которого была вмурована мемориальная доска: «Здесь жил и работал…» Фамилия достаточно известная. На калитке большими буквами написано: «Комнаты никогда не сдаются». Слово «никогда» было подчеркнуто.

Мы постучали в калитку. Тишина.

— Пойдем, — толкнул калитку Володя. — Кажется, я уже здесь был… Или не был?

Он внимательно оглядел двор, покачал головой и двинулся по вымощенной булыжником дорожке вдоль дома. Навстречу нам шла загорелая пожилая женщина, и я сразу понял — она.

— Мария Дмитриевна, мы к вам, — сказал Володя и галантно поцеловал хозяйке руку.

— И что же вас привело? — иронично вскинула она брови.

— Нужда, — Володя похлопал себя по карманам и достал сигареты.

— Что ж, в таком случае мне от вас никуда не деться. Проходите.

Она провела нас на открытую террасу, где стояли грубо сколоченный стол, лавка, одно деревянное раскладное кресло.

— Садитесь, — любезно указала на него хозяйка.

Володя сел, кресло сложилось, заставив его упереться лбом в колени.

— Ах, извините, оно иногда…

— Ничего…

Володя, пыхтя, выбрался из кресла, установил его получше и осторожно сел на самый краешек. Я примостился на одном конце лавки, хозяйка на другом.

— Ах, подождите!

Она легко вскочила, сходила куда-то и вернулась с бутылкой сухого розового вина и тремя гранеными стаканами.

— Извините, но я пока не буду, — сказал Володя. — Волнуюсь.

Я налил хозяйке и себе. Мы выпили по глотку.

Несомненно, Мария Дмитриевна была интересная женщина. В семьдесят лет сохранить такую фигуру и такую кожу — это надо уметь. А глаза! Две темные вишни, видящие вас насквозь. В данную минуту эти глаза изучали букашек, умеющих говорить. Я хлебнул из стакана больше, чем следовало, и закашлялся.

Володя длинно и путано стал излагать суть проблемы, и я понял, что он действительно волнуется.

— Значит, памятник? — легонько побарабанила пальцами по столу хозяйка, рассеянно скользнула взглядом по террасе и вскочила с места. — Пойдемте, я покажу вам кое-какие работы. Вы ведь у меня не были?

— Не были, — сказал Володя и посмотрел на меня.

— Не были, — подтвердил я.

Мы прошли в комнату, в которой каждый предмет был, несомненно, раритетом. Картины, сундуки, настенные коврики, габриаки — вырезанные из виноградной лозы забавные фигурки. Оказалось, название «габриаки» происходит не от имени поэтессы Черубины де Габриак, многажды бывавшей в Коктебеле, но от фамилии отца Марии Дмитриевны.

— Где ей, мистификаторше, — сказал я.

— А вы чем занимаетесь? — наморщила лоб хозяйка.

— Писатель, — совсем некстати оказался рядом Володя.

— Писатель? Но ведь писателей уже нет, — мило улыбнулась мне Мария Дмитриевна, и глаза ее сверкнули, как сполох зарницы на краю земли.

— Нет, — согласился с ней я. — Закончились.

— Да-да, с поколением моего отца и дяди, — хозяйка улыбалась, но вишни, изучающие меня, стали вдруг холодны.

— Вы ведь дворянка? — льстиво улыбнулся ей Володя.