— Алесь! — донёсся до меня знакомый голос.

Я неохотно остановился. Так и есть, Николай.

— Ну, что тебе? — спросил я, слегка отворотившись от него.

— Я за тобой полчаса наблюдаю, — проговорил он. — Что это ты козлом скачешь?

— Козлом? — с неудовольствием посмотрел я на него. — Нет здесь никакого козла. С товарищем мы гуляем.

— И почему сам с собой разговариваешь? — не слушал меня Николай. — Когда это ты успел набраться? Всего полстакана выпили.

— А не хочется ли тебе, любезный, вдовицу навестить? — подмигнул я ему. — Вот там самогон не чета здешнему! Господин хороший, может, возьмём с собой дружка?

Я посмотрел по сторонам, но председателя нигде не было.

— Пойдём домой, — взял меня под руку Николай. — Никогда бы не подумал, что с полстакана полесской самогонки можно так окосеть.

— А бревно? — упавшим голосом спросил я. — Оно ведь плакало, как младенец.

Бревна возле хаты тоже не было.

Мы вернулись в дом. За столом сидел один Степан.

— А где Ганна? — спросил я.

— Ушла спать.

Я пошарил глазами по углам — и не обнаружил ни единой иконы.

— Сколько меня здесь не было? — спросил я Николая.

— Не меньше часа. Я уж беспокоиться начал.

— А Ганна?

— Она сразу за тобой ушла.

На следующий день мы с Николаем уехали в другую деревню. Здесь, в Теребеях, о чертовщине никто с нами не хотел говорить.

Ганну я больше не увидел.

Иван Федорович и Иван Михайлович, как всякие соседи по дачному участку, вполне могли поссориться.

У Ивана Федоровича участок шестнадцать соток. Первоначально ему было выделено шесть, но прикупил там, присоединил здесь — и получилось владение с двухэтажным домом из карельской сосны. Да что там говорить — глава фирмы, хозяин. Странно, что он вообще остался на болоте, где и комары, и торф под ногами, в воде железа больше нормы аж в десять раз. Однако вот остался, построился, насадил яблони, кусты смородины и крыжовника, разбил парники и грядки. В иной год они с Татьяной не знали, куда девать клубнику, огурцы с помидорами, капусту. Сам Иван Федорович, конечно, огородом не занимался, жена Татьяна пахала, но и он изредка выходил из дома с лопатой или граблями. А Татьяна молодец. Воткнула в навозную кучу семечки арбуза и дыни — такие экземпляры вымахали, не хуже кубанских. Иван Михайлович, единственный из старых соседей, ел и нахваливал.

У самого Михалыча как было шесть соток, так и осталось. Домишко тоже аховый, из цементно-стружечных плит. Этим летом, правда, он покрыл крышу шифером, до этого с нее свисала лохмотьями толь. Но тут ничего не поделаешь — каждый живет по средствам.

Так что причин для ссоры было достаточно, но Бог миловал, — не воевали.

— Когда участок продашь? — спрашивал иногда Иван Федорович.

— Так ведь самому надобно, — отвечал Михалыч, закусывая огурцом.

— Ничего, — кряхтел помещик, — никуда не денешься, продашь…

И Михалыч понимал, что рано или поздно он действительно продаст участок лысой акуле империализма. Закон жизни — сильный сжирает слабого.

Но до этого Михалыч все же рассчитывал отхватить и свой кусманчик. Подвал! В хоромине акулы таился подвал, с которым могли сравниться разве что закрома Гаврилы Попова, первого московского мэра и, как писали газеты, взяточника и ворюги. Об этих закромах Михалыч вычитал в мемуарах одного кремлевского охранника — и живо представил их, заваленных окороками, бочками, ящиками и банками. Ах, как бы он попировал в тех внуковских подвалах! Сожрал бы целиком свиной окорок, выпил бы цистерну французского коньяку, проглотил бы сотню маслин, и первые две из них съел бы с косточками, закусил бы семгой и осетриной, — и отвалился бы к стенке и запел: «Как по речке-речке плыли три дощечки, эх, трам-тарарам, плыли три дощечки. На одной дощечке…» Ну и так далее.

Татьяна рассказывала Михалычу, сколько и чего она засолила, замариновала, заквасила, и он исходил слюной, слушая глупую бабу. Ну кто об этом рассказывает, даже и лучшему соседу? Нет, подвал он должен был распотрошить — благодаря, вопреки, согласно и не взирая.

Первым делом он раздобыл ключ от основного замка в двери. Татьяна оставила ключ на разделочном столике во дворе, Михалыч незаметно сунул его в карман, назавтра подбросил под крыльцо, — Татьяна обрадовалась находке, как джек-поту в лотерее «Бинго».

— Раззява! — обругал помещик жену. — А если б не нашла? Пришлось бы железную дверь менять.

Татьяна счастливо улыбалась, прижимая к груди здоровенный ключ.

Иван Михалыч тоже вышел на свое крылечко, порадовался.

— Это не «ого», — сказал он, — это ключ от собора.

— Хороший анекдот! — радостно заржал Иван Федорович. — Иди сюда, вискаря выпьем. Слышь, Таня, поп к одной бабе в церкви прижался, она говорит — ого!

Татьяна махнула рукой и ушла в дом за закуской.

— Льда нету, — сказал помещик, — но мы ведь и так можем?

— Можем, — согласился Михалыч. — Откуда изволили приехать? Вижу, штаны новые, бутылочка…

— Бутылку здесь купил, — поморщился Иван Федорович. — А был во Франции. Ну, слушай, я и влип там в историю!

— В какую? — навострил уши Михалыч.

— В Париже взял напрокат машину и говорю Таньке: «Поехали вокруг Европы!» Она говорит: «А чё, поехали». У нас виз нету, но там как и здесь: сунул кому надо и вперед. Мы держим курс на Мадрид, потом в Италию. Макаронники на границе тормозят. Я ему десять зеленых, он мотает головой — мало. Я еще десять. Пропустил. Ну едем, вроде, красиво. Таня смотрит по карте. «Давай, — говорит, — в Женеву завернем». — «Так это ж в другой стране», — соображаю я. — «А нам все одно через Германию возвращаться». Ну ладно, в Женеву так в Женеву. А ехать-то долго.