«Меньше будет знать — дольше протянет, — подумал Иван Федорович, глядя в спину соседа, удалявшегося в свою конуру. — На хрена ему этот участок? Ни себе глянуть, ни людям показать. Ну ничего — скоро сам приползет с ключом от дома в зубах».

На дело Михалыч выбрался на следующий вечер после отлета соседей в Америку. Надел свитер, старый тулуп, сапоги — в подвалах зябко даже летом, не говоря уж об осени. В карманах электрический фонарик, дубликат ключа, отвертка, в руках сумка для понравившихся банок.

«Вроде, ничего не забыл?» — остановился он перед соседским забором.

Вечер был теплый. С болота тянуло сыростью, но грибной сыростью, здоровой. Перекликались перед сном птицы, кое-где мерцали слабые огоньки в окнах домов, лаяла вдалеке собака.

«А ведь не догадался ты, хозяин, завести сторожа, — покачал головой Михалыч. — Но это уж не наша вина».

Он оторвал в заборе доску, державшуюся на одном гвозде, протиснулся в дыру и направился к дому. Большой участок тем и хорош, что человека на нем разглядеть непросто. Да и заборы сейчас ставят ого — как ключ от собора.

Михалыч, не таясь, взошел на веранду, посветил фонариком, вставил в скважину ключ и повернул. Замок открылся легко. Теперь следовало расправиться со вторым замком, накладным. Михалыч надел рукавицу, выдавил стекло в окошке на уровне замка, снял рукавицу, просунул в окошко руку и отомкнул защелку. Дверь беззвучно распахнулась.

«Чистая работа», — похвалил себя Михалыч.

В доме он ориентировался хорошо, не один год соседствует. Сдвинул с крышки подпола стол, нащупал кольцо и потянул на себя.

«Тяжелая, зараза, — мелькнуло в голове. — Как ее Татьяна поднимает по десять раз на дню? Пружину зачем-то поставили…»

Придерживая одной рукой крышку, второй подсвечивая фонариком, Михалыч осторожно ступил на лестницу, ведущую в подвал. Пахло укропом и мятой. «В бочках солят», — с удовлетворением подумал он.

Крышка с глухим стуком захлопнулась над головой. Но Михалыч на это не обратил внимания — манили бочки, банки, вязанки, а может, и копченый окорок, заботливо обернутый марлей. Именно так хранил окорока на чердаке отец, царство ему небесное.

Подвал был богатый, но не такой, как у бывшего московского мэра. Не хватало заморских разносолов, а также икры, балыков, буженины, ну и вожделенного окорока. Но в остальном Михалыч не разочаровался. В двух корытах лежали приготовленные к засолке огурцы, в одном крупные, в другом помельче. Три ящика помидоров — спелых, полуспелых и зеленых. Вот эти зеленые Михалыч понюхал с особенным удовольствием. На полках стояли закатанные банки с кабачками, патисонами, грибами — опятами, чернушками и рыжиками. В двух литровых банках были замаринованы белые — их Михалыч отставил в сторону. Из варений он выбрал протертую с сахаром малину, по баночке крыжовника, смородины, абрикосов. Подумав, взял и вишню.

«Не много ли для одного раза? — осветил он фонариком отставленные банки. — Да нет, справлюсь. Завтра еще наведаюсь, потом попрошу Василия подъехать на машине и отвезу все в Москву. А здесь шухер устрою…»

Это было едва ли не главным — насвинячить так, чтобы последнему идиоту стало ясно, что здесь гуляли бомжи или отморозки.

«Но и акуле надо кое-что оставить, — огляделся Иван Михайлович. — Татьяна у него хорошая баба, хозяйственная».

Он составил банки в сумку, посветил по углам — нет ли еще чего интересного, — и поднял сумку. Килограммов двадцать, не меньше. Но и отступать, как говорится, некуда, за нами Москва. С трудом втащил сумку на лестницу, толкнул крышку рукой — и ощутил, как по спине пробежал холодок. Крышка была заперта. Он подобрался повыше, пристроился, изо всех сил надавил на крышку спиной — и чуть не свалился вниз.

«Батюшки! — едва успел он подхватить слабеющей рукой сумку. — Замуровали! А я-то думаю, зачем он, паразит, пружину поставил…»

Михалыч стащил на пол во сто крат потяжелевшую сумку и снова полез вверх по лестнице. Крышка прилегала плотно, не видно было даже крохотной щелочки. Потыкал отверткой в потолок — глухо.

«Генёв! — в ужасе посветил фонариком над головой Михалыч. — Полный генёв, даже хуже…»

— Люди! — стукнул он плечом в крышку. — Спасите!

Но какой в подземелье голос? Мышиный писк, а не голос. Михалыч сел на ступеньку и схватился руками за голову. Перед глазами нарисовался скелет с источенными костями, пустые глазницы черепа залеплены паутиной.

«Подожди, — попытался он успокоиться, — когда-нибудь они ведь приедут из Америки… А действительно, когда они приедут? Через месяц, не раньше… Кошмар!»

Мысль о месячном заточении в одиночной камере едва не лишила его рассудка. Месяц! Целый месяц в холодном подвале среди банок и склянок. И в темноте. В фонарике батарейки на ладан дышат. А спать на чем? На полу, на чем же еще… Хорошо, тулуп догадался надеть. А ведь кто-то там наверху знал, что с ним произойдет, набросил на плечи тулуп, в руки вложил отвертку и фонарь. Помереть не помрет, но помучиться придется долго.