Неизвестно
Шрифт:
Тишина поползла вместе с электрической полоской из Анфисиной комнаты прямо через коридор на Григория, придавила его, дышать нечем, до горла добирается. «Вот тебе и злая Анфиса!» Всхлипы. вздохи... Колышутся в тумане лунном золотые корешки книг— от полу до потолка. Книги, книги...
В уши входит что-то дрожащее, жалобное. Еле разобрал:
«Бабушка, это вы нашу собачку погладили?»—«Да, Сашенька, я погладила».—«Спасибо вам, бабушка».—«Пожалуйста»,—отвечаю. А сама думаю: «И у меня мог бы быть такой Саша. Да вот бог не дал...»
— Если любишь его и человек он хороший, не отступайся, не давай себя гордости. Это от гордости все, а еще чаще от обиды да от глупости.
«Бу-бу-бу... Ту-ту... У-у-у...»—Отвернулась Анфиса от Григория, мидо думать, что смотрит на Чимиту. Ничего не слышно. Только гул перекатывается.
И вдруг Чимита:
— Может, я его выдумала? Вот он такой, и такой, и такой. Все «то придумано. А он—никакой... Ни-какой! Ненастоящий. Хотя нет... Как же придумать? Разве можно придумать? Ну и пусть... пусть' Если я придумала, тогда все придумывают. Анфиса Петровна, знаете... как часто люди удивляются чужой любви. Сколько раз я слышала: «И чего она в нем нашла? Не могла выбрать лучше? Ну, я бы за такого не пошла». Сколько раз... «Я бы... я бы...» А та, которая пошла за такого... Она—что? У нее ума нет, что ли? Она просто... она видит в том человеке то, чего не видят окружающие, как все мы не видим того, что видят птицы. Для птиц, Анфиса Петровна, небо
— это... Я читала где-то, что небо для них — это тучи разноцветных насекомых. А мы же ничего этого не видим. Не ви-и-дим!
Анфисино бормотание заполнило комнату. И ни слова не слышно Григорию... «Да повернись ты... Ну же! Повернись!»—Григорий весь напрягся, унимая дрожь в теле. Облегченно вздохнул—голоса, пошли на него...
— А ты, доченька, разбей ему тот камень, что в его груди. Разбей... Освободи ему сердце и вся любовь его падет тебе на сердце.
— Как же я разобью?
Отчаяние рвется из Анфисиной комнаты через коридор, прямо на него, на него...
И снова: «Бу-бу-бу... Ту-ту...»
Анфиса встала, выключила свет и прикрыла дверь. Какое-то еще время звуки глухо толкались о дверь, но вот затихли, притаились.
Григорий не уснул до утра, ворочался, подходил к окну, терся лбом и щеками о холодное стекло, глядел на залитые мертвым светом крыши домов и думал: «Кого же она любит? Странно. Выдумала его сама. Придумала... Кого? Странно. Тучи разноцветных насекомых... Как же мне? И я ничего не вижу? А если это все про меня?»
Он стоял у подоконника и шептал: «Мне же ехать, ехать пора. А что я ей скажу? Нет! Нет! Надо сказать. Все, как есть, сказать...»
Перед отъездом он решил поговорить с Чимитой. Она согласилась проводить его на вокзал, и вот теперь они шли, не торопясь, берегом Амура. С низко опустившихся туч нет-нет да и срывался, видать, последний нынче снег. Он был такой же мокрый, как и в тот осенний вечер, так же медленно кружился и падал на асфальт.
— Помнишь?—Он вздохнул и посмотрел на нее.
— Что?
— Снег помнишь?
— Я все помню, Григорий Алексеич.
— Ты была тогда совсем другой.
— Ты тоже был другим.
И — Скажи откровенно,— начал он после паузы,— что с тобой произошло? Твое отношение ко мне резко изменилось... к худшему. В чем дело?
Она посмотрела на него, словно хотела еще о чем-то узнать от него. . ,
— Я о тебе так много думал последнее время.Ему показалось, что у нее потерянно дрогнули губы. Растаявшая снежинка в ямочке на подбородке, мокрый пушок на верхней губе, ожидание в мальчишеском пренебрежительном прищуре—все это трогало и волновало Григория. «Уж лучше бы она говорила мне колкости, как когда-то при знакомстве».
— Так сложно, Григорий, так все сложно,— проговорила она тихо.
— Что сложно, Чимита?
Он подумал о ее ночном разговоре с Анфисой Петровной. «Сказать ей? Нет, пока нельзя. Надо подождать».
— Смерть Софьи... Это ужасно, так ужасно!—Она закрыла глаза и шла, держась за его локоть.—Во мне будто бы все перевернулось. Ну, что я? К чему все это? Когда я узнала .. мне казалось, что и ты, ия — гадкие люди, что мы виноваты... Оба виноваты!
— Постой,— остановил он ее.—А ты-то тут причем?
— А как же! А как же! Я же все видела, все знала... И не осудила тебя. У меня не хватило сил этого сделать, а я должна была... Должна!
— Ну причем тут ты?—в отчаяньи вырвалось у него.—Не выдумывай ты на себя лишнего! Не надо, ради бога. Ну, знала... Чего- то там знала про меня, чего-то видела. Что же теперь? Так и будем копаться в прошлом? Так, что ли? В парткоме обо мне знают... Меня в главке трепали... И ты хотела осудить меня вот так... вот так...
— Да нет же!
— Почему же у тебя не хватило сил?