– Гадость какая, – процедила она сквозь зубы.

– А что, с гладиаторами лучше? – поинтересовалась Свами, помогая Корнелии окончательно распрямиться.

– Даже сравнения нет! Физически тяжелее, зато морально… Бр-р-р… Теперь мне эта арена будет сниться по ночам.

– Похоже мы не только выжили, но и неплохо на этом заработаем, – подмигнула подругам Луция, глядя, как рабы кинулись подбирать дары публики.

– Ладно, потом посчитаемся, – буркнула нубийка. – А сейчас пошли к имперской трибуне, пока на нас снова кого-нибудь не натравили. Еще парочку завалящих львов я уже не перенесу.

И они потихонечку побрели к ложе, перед которой не так давно поднимали в приветственном салюте руки.

Они стояли перед человеком в пурпурной тоге, ожидая решения своей судьбы, но принцепс не торопился со своим вердиктом. Наконец он пришел к какому-то решению и, поднявшись, сделал знак, что собирается заговорить.

Подождав, пока уляжется шум на трибунах, он милостиво склонил голову.

– Я доволен вами. Вы показали, что в Риме даже женщины отважны, как львицы. Как вы думаете, дорогие сограждане, заслужили ли эти девушки награду?

В ответ послышались крики, нараставшие с каждой минутой.

– Вы хотите им дать пальмовую ветвь?

Крики слились в один вопль. Немного подождав, Тит поднял руку:

– Неужели вы хотите дать им лавровые венки?

Истошный рев в ответ.

Север склонился к самому уху Каризиана и поинтересовался:

– Сколько ты заплатил старшине клакеров, чтобы они так орали?

– Сам удивляюсь, – прокричал тот в ответ, стараясь перекрыть шум толпы. – Но, по-моему, он продешевил!

Шум не стихал, и Тит поднял руку, призывая граждан к тишине:

– Мне даровать им рудисы?!

Зрители, особенно на галерке, повскакали с мест и завопили так, что Каризиан заткнул уши.

– Ну что же, граждане великого Рима, вы меня уговорили.

Не понятно, действительно ли публика жаждала предоставить девушкам свободу или просто не успела вовремя остановиться, но дело было сделано, и император сделал знак сопровождавшему его слуге, чтобы тот принес деревянные мечи.

Тит снова поднял руку, и шум на трибунах потихонечку стих, так что можно было слышать ответы охотниц. Принцепс милостиво улыбнулся забрызганным своей и чужой кровью венатриссам, глядевшим на него с робкой надеждой.

– Вы хотите получить свободу?

– Да, Цезарь, – ответила за всех Свами, вытирая руки о край порванной туники, точно прачка, закончившая рабочий день.

Тит задумчиво оглядел замершие трибуны, которые ловили каждое его слово. Воцарилась тишина. Все смотрели на шестерых молодых женщин, в победу которых никто не верил. Внезапно Ахилла покачнулась, и это движение вернула императора к действительности.

– И что вы собираетесь делать со своей свободой? Вот ты, – он кивнул в сторону скифянки, – что ты будешь делать, если получишь свободу?

– Я еще не думала над этим, Цезарь. Мой дом далеко, так что, если ты готов оказать мне милость, я бы попросилась к «юлианцам» в Капую.

– Вот как? Ты хочешь стать гладиатором? – казалось, император был несколько обескуражен.

– Я больше ничего не умею делать. До того как попасть в «Звериную школу», я выступала в труппе бродячих гладиаторов, но сейчас они служат префекту претория, и мне придется искать себе новое место.

– Хм, забавно… Ну а ты, Луция? – он кивнул в сторону римлянки. – Что будешь делать ты?

– Пока еще не решила. Надеюсь только, что по римским законам отец полностью потерял на меня права, отдав в гладиаторскую школу.

– О, ты непокорная дочь! Бедный твой будущий муж… Что ж, мы сейчас спросим у сенатора, готов ли он принять тебя обратно. Присутствует ли здесь Луций Нумиций?

Глашатай повторил вопрос, и недалеко от императорской ложи поднялся мужчина в белой тоге с широкой пурпурной полосой, при виде которого лицо Луции побледнело.

– Сенатор Луций Нумиций, готовы ли вы принять обратно свою дочь, если она получит свободу?

– Нет, Цезарь, – гордо поднял тот побагровевшее от стыда лицо, презрительно оглядывая Луцию с головы до ног. – Я отказался от нее в тот день, когда она опозорила меня. Теперь я пущу ее в дом только рабыней на кухню.

По трибунам пробежал шепоток. Многие не любили сенатора за его крутой нрав и от души сочувствовали бедной девушке.

– Хорошо, – кивнул Тит, давая знак, что сенатор может сесть. – Ну а ты, охотница с сожженным лицом? Что со свободой будешь делать ты?