Неизвестно
Шрифт:
Но скоро все вокруг завертелось, вспыхнуло ослепительными меняющимися картинками, точно в причудливых линзах волшебного фонаря, огромного магического скиоптико- на; и страшные картины вытеснялись еще более страшными, и смятенные зрители, затаив дыхание, вглядывались и вслушивались, потрясенно ожидая гибельных перемен.
Картинки-вспышки. Эй, кто там крутит щелкающую ручку фонаря?
Утренний моцион Государя — вдоль Зимней Канавки, мимо Певческого моста, к Дворцовой площади;
подрагивающий от волнения и недосыпа (ночь провел у проститутки, морфий опять же) Соловьев — в черном пальто, в фуражке козырьком на глаза, руки в карманах;
жандармский штабс-капитан Карл Кох, нутром ощущающий нарастающую тревогу;
снова Соловьев, с панели неловко, помимо воли, вдруг отдающий честь Царю;
и сразу же — за «медвежатник», и сразу же — ледяным пальцем на курок: раз, другой. Ухает тяжелый револьвер, воют пули. И, кажется, — замирают, зависают на миг в квадрате фантаскопа, где золотятся в луче пылинки; мечутся в сером воздухе ветреного дня;
и Александр II, уходящий от пуль как-то слишком спокойно, боевыми зигзагами, точно бывалый офицер на поле брани;
и царский «личник» Кох, сбивающий палящего злодея ударом сабли плашмя по затылку. И еще один выстрел — тоже мимо. Нет, кажется, пуля продырявила полу шинели;
и надрывный вопль Соловьева: «Он убегал! Я! Я заставил Царя бежать! От кого?! От меня!»;
и еще один выкрик, рыдающий, горький: «Я забыл! Забыл. Меня же учили: если хочешь попасть в голову, надо метить в ноги. Все пропало!»;
седой дворцовый камердинер шепчет сухими старческими губами: «Вот как это было: злодей целится, целится, а Его Величество всемилостивейше уклоняется.»
С помертвевшим лицом у окна стоит Дворник, дородным своим телом заслоняя дневной свет. Молчит, и все молчат. Впрочем, нет, близко сидящий Тихомиров слышит сдавленный шепот руководителя «Земли и Воли»:
— Пропало. Пропало.
Тяжелым кулаком Михайлов вдруг бьет по подоконнику, да так, что горшки с геранью летят на пол. Он поворачивается к Тигрычу цепко хватает его за пиджачное плечо, мощной ладонью терзает, почти рвет ткань.
— Соловьев у них в руках! В руках у Дрентельна! Они его станут мучить. Морозов. Нет, ты Лев. Пиши. Немедленно. Мы пошлем по почте. Чтобы они не смели!
И вот уже перо рвет бумагу. Неистовая, злая волна накрывает и Тигрыча. Думать некогда. Словно когда-то в драке на керченской Миллионной, где они с Желябовым — спина к спине — отбивались, сплевывая сукровицу, от свирепых «шарлатанов», драчунов с Соляной Пристани. Драчуны сильнее, их больше, удары сыплются, но боли уже не чувствуешь. И страха нет. Как сейчас?
«Исполнительный комитет. (Нет-нет, Комитет тоже с заглавной!) .имея причины предполагать, что арестованного за покушение на жизнь Александра II Соловьева, по примеру его предшественника Каракозова.»
К чему этот Каракозов? Хотя. Пусть будет! Но если Каракозов, то и Николай Иванович Рещиков тут как тут. Начисто обритый, худой, в чистеньком вицмундире — учитель русского языка; он снова и снова плачет: стреляли в Государя! Смешной, нелепый Рещиков. И чем смешнее он, тем почему-то тоскливее щемит сердце.
Тигрыч надавил, перо сломалось. Дрожащими пальцами вставил другое.
Все-все, прочь, Рещиков! Не до вас. Вы — в прошлом. Начинается иная жизнь. Начинается большая драка: кто кого? И противник — не лихие керченские «шарлатаны».
Перо снова заскрипело, взрывая бумагу в конце падающей строки.
«.по примеру его предшественника Каракозова, могут подвергнуть при дознании пытке, считает необходимым заявить, что всякого, кто осмелится прибегнуть к такому роду выпытывания показаний, Исполнительный Комитет будет казнить смертью. Так как профессор фармации Трапп в ка- ракозовском деле уже заявил себя приверженцем подобных приемов, то Исполнительный Комитет предлагает в особенности ему обратить внимание на настоящее заявление.»
Подумал, приписал:
«Настоящее заявление послано по почте на бланках, за печатью Исполнительного Комитета г.г. Траппу, Дрентельну Кошлакову и Зурову».
— Верно, — кивнул Морозов.
— Незамедлительно — послать! — достал конверт Дворник.
Потом сокрушенно удивлялись: отчего же не подействовал цианистый калий, спрятанный Соловьевым под ореховой скорлупой? Ведь Капелькин доносил из недр III Отделения: их товарищ успел раскусить скорлупу, но ничего не вышло.
Этот же вопрос задавал шеф жандармов генерал-адъютант Дрентельн профессору Военно-медицинской академии Юлию Карловичу Траппу, автору множества фармакопей и главное — работ по исследованию ядов. В генеральском кабинете на Гороховой сидел также кряжистый военврач Кош- лаков, известный специалист по внутренним болезням, составивший «Руководство по анализу мочи».