Неизвестно
Шрифт:
— Все просто, любезный Александр Романович, — чуть снисходительно сказал Трапп, знающий себе цену. — Вопрос во времени, в этой быстротекущей субстанции, обладающей печальным свойством никогда не поворачиваться вспять.
— Не томите, Юлий Карлович, — вежливо остановил говорливого старика генерал. Приходилось терпеть: профессор обласкан при Дворе, особенно после успешных опытов по нитроглицерину.
— Я знаком с протоколами допросов этого. маттоида-ре- волюционера. Согласно классификации Ломброзо. — сно- ва заумничал академик, но осекся, встретившись со стальным взглядом Дрентельна, озабоченного в последние дни совсем другим. — Вопрос во времени. Цианистый калий был куплен в Нижнем полтора года назад. Злодей держал его в стеклянном пузыре. Если бы он разбирался в химии, то знал бы, что синильная кислота имеет свойство быстро улетучиваться из всех своих соединений.
— И из цианистого калия тоже, — добавил Кошлаков, тронув широкую купеческую бороду. — Негодяй ждал смерти, но на ту пору не вышло.
Соловьев все же дождался смерти. 28 мая в десять часов утра он был казнен на Смоленском поле в присутствии четырехтысячной толпы. Перед виселицей бормотал про какого- то ганноверского аптекаря и просил морфия. Ему отказали.
Дрентельн поднял на ноги всё «лазоревое ведомство». Сотни арестов, высылки из Петербурга. Многие кружки разгромлены, особенно студенческие. Разбит и только встающий на ноги «Северо-русский рабочий Союз». Жандармы ворвались в конспиративную квартиру «Земли и Воли»; чуть не попались ее хозяйка Анна Якимова-Баска, и Осип Аптекман, который у самого дома на лету поймал настороженный взгляд дворника и обратился вспять.
Плеханов ворчал: «Молодежь угнетена покушением. Она теряет почву.. Никакого плана, теперь один сумбур в умах.»
Морозов и Дворник запустили фразу: «Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем»; они были бодры и высоко держали головы.
Это действовало завораживающе и на Тигрыча. Он повторял грозные и прекрасные слова, почти не вдумываясь в них. Да и что тут думать: ведь он ждал революции, грезил социальным бунтом. Так? Так. Но когда это сбудется, и сбудется ли на его веку? А теперь мечта — вот она, руку протяни; мечта врывается в тусклую жизнь, будоража ее, освещая блеском кинжала и пороховыми револьверными вспышками. Сейчас, сегодня, в это ослепительное мгновение. В неповторимую, звонкую, почти алмазную секунду.
А у Дрентельна «заработал» отнятый у Соловьева «смит и вессон»», дулом своим с ясно выбитой меткой указывающий на тех, кто им владел. Прежде всего, на обаятельного «цеса- ревнина доктора» Веймара, купившего револьвер в «Центральном Депо оружия» и позже подарившего его Клеменцу: не помогли дворцовые контрдансы с супругой наследника Марией Федоровной — Ореста взяли и обходились очень строго. Револьвер мог указать и на Клеменца, передавшего «карманную пушку» Морозову, — для участия в освобождении
Войнаральского, как известно, неудавшегося. А там и на Сашу Михайлова.
Против Веймара возникло обвинение в соучастии с цареубийцей Соловьевым, которого он и в глаза не видел и, конечно, о замыслах которого ничего не знал. И тут «медвежатник» прекратил сотрудничество со следствием. Потому что доктор уперся, никого не выдавал.
Он погиб затем на карийской каторге, так как не захотел назвать Клеменса. Погиб, хотя и не состоял ни в какой революционной организации.
Тигрыч так и не смог понять, почему же весельчак Кле- менц, любитель разымчивого вина, бесстрашно распевающий песенки про пьяного кормщика-царя, ничего не сделал, чтобы выручить близкого друга, пропадающего из-за него. Что следовало сделать, Лев не знал. Но надо бы, непременно надо. Ведь Веймар сидел в кандалах, а Клеменц как ни в чем не бывало спорил с Дворником о новых пунктах программы.
Тут Тихомиров спотыкался; сердце ворочалось тяжело и тоскливо. К тому же Клеменц, избежав петли, затем отделался весьма легко — административной высылкой в Минусинск. Веймар умер 31 октября 1885 года в лазарете рудника на берегах Кары от скоротечной чахотки. Революционер Клеменц жил долго, писал воспоминания, занимался этнографией.
Снова и снова Тигрыч будет мысленно возвращаться к этому делу — в санных бегах от жандармов по заснеженной России, вздрагивая в полутемном купе перед самой границей, на берегу Женевского озера, в бедной парижской квартирке на rue Daru. И после, когда уже навсегда вернется домой.
Он так и не избавится от мучительного вопроса. И не найдет ответа на него.
Глава восемнадцатая
Вагон конки, подрагивая и скрежеща, сворачивал с Невского на Садовую. Тигрыч стоял на задней площадке и щурился от июньского солнца. Конка замедлила ход, и Лев сразу же увидел Перовскую и Верочку Фигнер, недавно вернувшуюся из Цюриха, где она училась на медицинском факультете. (Рассказывали: состояла в пропагандистском кружке «фричей»). Барышни неторопливо шли и о чем-то оживленно беседовали.
Он уже собирался соскочить с подножки, предстать перед подругами — весело, неожиданно, и словно бы, между прочим, вручить им свежий номер «Земли и Воли» с его статьей, заранее зная, как вспыхнут женским интересом карие глаза Веры, как заиграют трогательные ямочки на ее нежных щеках. Что ж, и хорошо, и пускай вспыхнут, и заиграют пускай; а Соня, мучительница Соня, это увидит.
Само собой, вручить скрученный в трубочку номер он намеревался с соблюдением всех уловок михайловской конспирации. О, далеко не всякий способен к тайно-заговорщической деятельности. Это он знал. Чем меньше людей осведомлено о тайне, тем она неуязвимее. И поэтому..