В первых числах марта погода неожиданно изменилась. Задул холодный восточный ветер, угрожая погубить моло­дые побеги. Я ставил изгороди, окапывал поля рвами, и рез­кий ветер дул мне в лицо, но, напрягаясь, я чувствовал, что сил во мне среди неустанных забот день ото дня становится все больше. Каждый порыв ветра, каждое дерево и каждый куст, и в особенности нежные примулы, напоминали мне о Лорне.

Как бы ни было холодно на дворе и какой бы пронзительный ветер ни задувал в полях, было нечто такое, что беспокоило меня каждый день и час и что переносить было несравненно тяжелее. Одна мысль не давала мне покоя: когда же я должен отправиться в Долину Дунов в следую­щий раз? Кроме того, мне не хотелось появляться там, при­падая к земле и по-воровски прячась за каждой кочкой. Не хотелось мне также обнаруживать свою неучтивость, придя туда слишком рано и без приглашения, и, в довершение ко всему, лицо и руки у меня так обветрились, что один их вид мог, как мне казалось, отвратить от меня Лорну на­всегда. Но восточный ветер дул не переставая, лицо и руки становились все грубее и грубее, и мне пришло в голову, что, может быть, и ручки Лорны обветрились от такой по­годы, если она выходит на улицу, и когда мы встретимся, я спрячу ее ручки между своими ладонями и попытаюсь ото­греть их.

Господи, разве я мог доверить кому-нибудь свои мысли! Увы, никто-никто не знал тогда, какую печаль баюкал я в своей душе!

Я рано ложился спать, надеясь, что сон поможет мне забыть о моих тревогах. Я подолгу работал в поле, чтобы тяжкий труд вытянул из меня молодую силу, и, надо сказать, это как-то помогло мне пережить две последующие недели.

Но вот погода снова изменилась, прошли дикие холода, и с юга подул теплый ветер, и тогда мысли о Лорне стали неодолимыми, и уже ничто не могло их рассеять. Зазелене­ли поля, загуляли по холмам широкие полосы света и тени, и уже появились первые листочки на столетних вязах, и на стволе одного из них я вырезал инициалы «Л» и «Д». И когда я понял, что без Лорны мне жизни нет, а бездействие дарует мне встречи с нею только во сне и в мечтах, я ре­шил снова пойти в Долину Дунов и найти ее во что бы то ни с тало. Я одел лучшее, что у меня было, и решил, что на­ряд мой вполне соответствует предстоящему свиданию. Правда, это было лишь мое мнение, потому что и на этот раз посоветоваться мне было не с кем. Какое там посоветоваться! Я переодевался и охорашивался не дома, а, изви­ните, в амбаре, потому что глазки у моей сестры Лиззи были такими же острыми, как ее язычок.

На этот раз я задумал взять с собой ружье, и уже было снял его со стены, решив, что если уж Дуны удостоят меня доброй пули, то глупо будет не ответить им тем же. Однако, вспомнив, насколько крут и скользок гранитный желоб, я, подумав, что навряд ли сохраню порох сухим, и потому отправился в путь, вооружившись одной лишь крепкой палкой.

Ночью пошел сильный дождь, водопад бурлил и клокотал, и мне стоило больших трудов взобраться на вершину желоба, но я успел проникнуть в Долину Дунов еще до тем­ноты. Я был так рад, что выбрался наконец на сухое место, я так ждал встречи с Лорной, что... Словом, так получилось, что я… уснул. (Этого бы, конечно, не произошло, если бы перед походом в Долину Дунов меня не угораздило вы­пить полгаллона сидра).

Время от времени я открывал глаза и тут же снова засыпал. Проснулся я внезапно: я почувствовал, как на меня упала чья-то тень. Открыв глаза (на этот раз — окончательно), я увидел, что между мною и заходящим солнцем стоит Лорна Дун.

– Мастер Ридд, вы с ума сошли!

Она потянула меня за руку, пытаясь растеребить и окончательно вывести меня из дремотного состояния.

– И нисколечки не сошел, а просто немножко уснул, — проворчал я, и, опустив глаза, чтобы лишний раз не смущать Лорну и дать ей подержать мою руку подольше.

–  Уходите, уходите отсюда скорее! Дозорные будут здесь с минуты на минуту. Быстрее, мастер Ридд, давайте я вас спрячу!

— Шага не сделаю, пока вы не назовете меня «Джо­ном», — ответил я, хотя, как вы представляете, любезные читатели, струхнул не на шутку.

— Да не мешкайте же, Джон, — то есть мастер Джон Ридд,— хотя бы ради тех, кому вы дороги!

— Я многим дорог, — многозначительно сказал я, да­вая понять Лорне, что кое-что стою в глазах других лю­дей. — Однако, если опасность угрожает мне одному, то я, пожалуй, не стану торопиться.

Не в силах более выслушивать мои разглагольствова­ния, Лорна молча схватила меня за руку и, беспокойно по­глядывая на верхний ярус долины, повела меня в свою ма­ленькую беседку, устроенную в скале. Внутри беседки я увидел ступени, вырубленные прямо в граните, и вспомнил, как выбрался по ним из долины семь лет назад. За это вре­мя из меня вымахал такой детина, что я с трудом пролез в расщелину, и когда ухитрился это сделать, то разом очу­тился в славной, почти круглой комнатке восемнадцать — двадцать футов в поперечнике, поросшую внутри мхом и папоротником. Потолка не было; прямо над головой парили редкие апрельские облака. Пол был устлан травой, смешан­ной со мхом и примулами, а по краям стояло несколько больших камней, служивших стульями.

С удивлением и печалью осмотрел я убежище Лорны, а она вдруг с какой-то особой легкостью — легкость была вообще присуща всем ее манерам — повернулась ко мне и спросила с милым озорством:

— А где же ваши свежие яйца, мастер Ридд? Или ваши куры перестали нестись?

Я нахмурился: Лорна передразнила мой девоншир­ский диалект, а я терпеть не могу, когда меня передраз­нивают.

— Вот они,— хмуро сказал я, решив, однако, не слиш­ком подавать виду, что обиделся.— Я бы принес вдвое боль­ше, мистрисс Лорна, но побоялся разбить их по дороге.

С этими словами я вытащил из кармана и выложил пе­ред ней на мох — одно за другим — две дюжины куриных яиц. Я положил их рядышком, как говорится, скорлупка к скорлупке, и попросил Лорну пересчитать их, а она, бросив на меня быстрый взгляд, внезапно расплакалась.

— Господи, да что же я такого сделал? — спросил я, совершенно растерявшись. — Может, я вас чем-то обидел?

— Нет, что вы, как раз наоборот, мастер Ридд,— отве­тила Лорна, вытирая слезы.— Я плачу оттого, что вы так добры ко мне: ведь я не привыкла к доброте.