Я побоялся сделать что-то такое, от чего станет еще ху­же, и решил помолчать, и оказалось, что это как раз то, что нужно, потому что это дало ей возможность выгово­риться. Мне было бесконечно жаль ее, и, честное слово, я не хотел бередить ей душу лишними вопросами. Я уставился в пол, чтобы она не подумала, будто я разглядываю ее, но всем существом я чувствовал каждое ее движение.

Лорна чуть отошла в глубину комнаты, а потом вдруг повернулась и, чуть вздохнув, приблизилась ко мне. Тень тревоги залегла в ее нежных глазах. Она наклонилась, гор­дая посадка ее головы как бы исчезла, и в этот миг Лорна стала для меня роднее и желаннее, чем когда-либо.

– Мастер Ридд, - промолвила она, и музыка ее голоса была достойной только ее прекрасных губ,— мастер Ридд, я-то вас ничем не обидела?

Сейчас мне было совсем нетрудно привлечь ее к себе и поцеловать. Но едва эта мысль мелькнула у меня в голове, как мне тут же стало стыдно, потому что воспользоваться доверием и беззащитностью Лорны было бы величайшей низостью с моей стороны. Похоже, она догадалась, какие тайные желания бродят во мне, но она знала, что не в при­мер той малютке, какою она была семь лет назад, она уже не позволит мне ничего подобного. Тысячи мыслей пронеслись в моем мозгу в этот миг, и я, переборов себя, сказал себе: «Джон Ридд, с этой одинокой девочкой ты будешь вести себя благороднее самого благородного джентльмена».

Лорна - я почувствовал это — оценила мою сдержанность: у нее не было тогда ко мне любви и она ни о чем таком не думала - так, во всяком случае, мне казалось. В глазах ее полных доброты и участия, таилась какая-то необыкновенная сила, словно бы она, Лорна, могла добиться всего, стоило ей лишь захотеть. И вот, повторяю, воздав должное моей скромности, Лорна села рядом со мной на дерн и без утайки рассказала о себе все, что я захотел узнать, все, кроме одного, кроме самого важного для меня - что она думает о Джоне Ридде.

–  Не знаю, смогу ли я выразить все, что хочу, так, что­бы стать понятной для вас. Я не знаю, когда эта история началась и где ее середина, и то, что я чувствую, о чем ду­маю теперь, мне, пожалуй, тоже будет трудно объяснить. Когда я прошу окружающих помочь мне разобраться в том, что есть правда и что есть ложь, меня поднимают на смех, а иногда и попросту гонят прочь от себя.

Только два человека на всем свете хотя бы иногда выслушивают меня и на свой лад пытаются мне помочь. Один из них — мой дедушка, сэр Энсор Дун, другой — мой дядя, мудрый человек, которого все у нас зовут Каунселлором, то есть советником, человеком, способным дать совет. Мой дедушка очень стар и ведет себя грубо со всеми, кроме меня. Я уверена, он мог бы ответить мне, что есть правда и что есть ложь, но он и думать об этом не хочет, а дядюш­ка Каунселлор считает, что такие вопросы вообще не сто­ят того, чтобы давать на них ответы.

Среди женщин у меня также нет ни в ком опоры, и по­сле кончины тетушки Сабины, которая пыталась хоть че­му-то выучить меня, я осталась совсем одна. Много лет убеждала она местную молодежь выслушать ее, она пыта­лась рассказать ей о Боге, давшем начало всему и вся, она пыталась внушить ей понятие о чести, но, увы, все бы­ло напрасно. Честь! Бедная женщина, это было ее любимое слово. Ее даже прозвали — «Старая Тетушка Честь». Она часто говаривала, что я — ее единственное утешение, и теперь я вижу, что и она была для меня тем же, и когда ее не стало, я почувствовала, что потеряла в ней больше, чем мать.

Родителей своих я не помню, но мне сказали, что моим отцом был старший сын сэра Энсора Дуна, храбрейший и лучший из всех сыновей. Вот почему меня считают наследницей этого разбойного гнезда, и иногда — в шутку — называют принцессой или королевой.

Живущие здесь, да и я сама, должны были бы быть счастливы. Наша долина защищена и от зимнего холода, и от летней жары; и трава здесь сочная, и родники здесь чистые, а цветов — каких душе угодно — видимо-невидимо. Утром мне легко и весело, но наступает вечер, и небо гне­тет меня своей печалью, и каждое облако сулит мне безыс­ходное одиночество.

Кто я? Почему я здесь? Никто не говорит мне об этом. А вокруг — насилие и разбой. И никто-никто не возьмет меня за руку и не поведет за собой, никто не на­учит уму-разуму. Господи, за что мне это вечное проклятие!

Она заплакала. Я не знал, что ей сказать. Я почувство­вал, что сейчас мои утешения совсем некстати, и поэтому молча вытер ей слезы.

— Мастер Ридд,— всхлипывая, продолжила Лорна,— простите мне мою слабость. Со мной это бывает нечасто, и это тем более непростительно, что вы у меня в гостях и я должна бы вас развлекать. У вас есть матушка, которая заботится о вас, есть сестры, есть родной дом,— как это мило! Они — Дуны — грабят и бесчинствуют, и пытаются скрыть это от меня, и не могут, а у меня от их медвежьей деликатности, — если понятие «деликатность» вообще умест­но в отношении Дунов,— становится все чернее и гаже на душе.