Матушка моя, стоя в дверях, поминутно делала реве­рансы, меж тем как Каунселлор с важным видом излагал ей свои мысли о государстве и земельной собственности. Он притворился, что не замечает меня, но, увидев Лорну, тут же бросился к ней, протянув обе руки.

— Дорогое мое дитя, драгоценная моя племянница! Господи, как же ты похорошела! Мистрисс Ридд, отдаю вам должное: ваши заботы сотворили истинное чудо. На­вряд ли даже ее величество королева выглядит так по-королевски! Нет, честное слово, изо всех добродетелей гостеприимство — наипрекраснейшая и наиромантичнейшая. Лорна, душенька, поцелуй своего дядюшку. Ты же знаешь, это — привилегия немногих.

Знаю, дядюшка, но, чувствую, вы опять нанюхались табаку, и это отравляет мне даруемую привилегию.

— Ты права, дитя мое! Какое у тебя острое обоняние! Впрочем, в нашем роду это наследственное. У твоего де­душки тоже был замечательный нюх. Ах, дедушка, де­душка! Какая потеря, какая невозвратимая потеря, доро­гая мистрисс Ридд! Как сказал один из наших великих поэтов,— кажется, Мильтон,— «Таких людей мы не уви­дим боле».

— Извините, сэр,— вмешался я в разговор,— но Мильтон не смог бы написать так выразительно и просто. Это — строка из великого Шекспира.

— Ошибочка вышла,— отозвался Каунселлор, едва кивнув мне головой.— А это, значит, сынок ваш, мистрисс Ридд, Джон-великан, Джон-борец, и, как теперь выясня­ется, читатель и почитатель классики. Ах, сколько воды утекло, сударыня, и как изменился мир с той поры, когда я был молодым! Все проходит, все идет к своему концу, и только женская красота не увядает никогда и с каждым годом обретает все новые краски.

Здесь старый лукавец поклонился матушке, и та, засмущавшись, как девочка, сделала очередной реверанс, и в эту минуту она и вправду похорошела прямо на глазах.

— Хотя я не очень точно ссылаюсь на наших великих поэтов, — продолжил Каунселлор,— я все же не ошибусь, если скажу, что этот молодой фермер стал центром вни­мания нашей бедной крошки. Я же, со своей стороны, дол­жен отметить, что она ему вполне подходит. Я никогда не придавал большого значения разнице в происхождении, воспитании и тому подобным вещам. Полагаю, мое мне­ние по этому вопросу будет вам небезынтересно, потому что ныне я являюсь законным опекуном этой молодой леди, хотя я и не имел чести утвердить свое опекунство, так сказать, в официальном порядке. Батюшка ее был старшим сыном сэра Энсора, а я, стало быть, был млад­шим, и потому считаю свое опекунство неоспоримым, и, выступая здесь в качестве лица, правомочного решать судьбу своей подопечной, именно в этом качестве я и вы­ражаю свое полное и безусловное согласие, мистрисс Ридд, на брак молодой леди с вашим сыном. Какая прекрасная пара из них получится! И если бы вашего бога­тыря да к нашим молодцам...

— Ой, нет, сэр, только не это! — встрепенулась матушка.— Об этом даже не мечтайте. Я его воспитала таким честным...

— Честным? Гм! Тогда — другое дело. Тогда ему сре­ди Дунов делать нечего. А впрочем, может, он переступит через свои предрассудки, сударыня?

— Да что вы, сэр, какое там! Ведь он еще эканьким был, а уж и тогда яблочка чужого тронуть не смел, когда его дурные мальчишки подбивали на разбой. Нет, сударь, Джону себя не переломить.

— Увы, — отозвался Каунселлор, печально покачав седой головой, — очень боюсь, что этот случай - неизлечимый. Я видел много таких случаев и знаю, что говорю. И если это так, то это — ужасно, потому что человек с идеями подобного рода совершенно ни к чему не пригоден.

— Что значит «не пригоден»!— запротестовала матушка. — Да он у меня за троих ворочает.

— Я говорю, сударыня, о пригодности высшего порядка — о мощи ума и сердца. Самое главное на грешной земле — это иметь широкий взгляд на вещи. И если уж мы заговорили о сердце, то о чем это, спрашивается, думает моя племянница Лорна, если она не подходит ко мне и не целует меня за то, что я дал согласие на ее молодые прихоти?

Принимая вызов, Лорна сделала шаг вперед и в упор взглянула на дядюшку.

— За что же я должна благодарить вас, сэр?

— Как это за что? Я тебе уже объяснил, дорогая моя племянница: за то, что я убрал самое тяжкое изо всех препятствий, лежавших между тобой и предметом твоего влечения.

— Я была бы вам признательна, дядюшка, будь я уве­рена в том, что вы поступаете так из любви ко мне, и если бы я не знала, что по-прежнему есть нечто такое, что вы все еще скрываете от меня.

— И все же мое согласие тем более достойно похвалы и носит более чем либеральный и чистосердечный харак­тер, что существует некоторый факт, перед которым спа­совали бы более слабые умы, расценив его как непреодо­лимую преграду для твоего супружества.

— О каком факте вы говорите, сэр? Вы уверены, что это то, что я должна знать?

— На мой взгляд, да, моя добрая племянница. Этот факт образует, по моему разумению, прекрасную основу для неизменной гармонии матримониального состояния. Вы, двое молодых людей, получите редкостное преимуще­ство, смысл коего в том, что вы сможете начать супруже­скую жизнь с предмета, представляющего общий интерес для дискуссии, и всякий раз, когда вы наскучите друг другу...

— Не понимаю вас, сэр. Почему вы сразу не можете сказать, что вы имеете в виду? — спросила Лорна, стараясь пробиться к сути сквозь красноречие дядюшки.