Я изумился матушкиным словам, потому что все это было так непохоже на нее, и как я ни любил ее до сих, я полюбил ее еще больше, когда она вышла из себя. В эту минуту в комнату вбежала Анни, за нею Лиззи, и вес получилось так, словно шестое чувство подсказало им, что именно сейчас они нужны тут более всего. Каунсел­лор, бессердечный разбойник, был все же из знатного рода, и потому, почувствовав неуместность своего даль­нейшего пребывания в комнате, вышел из нее, пригласив меня следовать за ним. Я с готовностью направился к вы­ходу: когда вокруг так много женщин, честное слово, мне становится как-то не по себе.

Мы расположились на кухне. Я налил Каунселлору крепкого виски, разбавленного теплой водой, и подал си­гару нашего бравого Тома Фаггуса, и все это потому, что Дун, сидевший передо мной, был как-никак нашим гостем и имел полное право рассчитывать на то, что его примут под этим кровом именно как гостя.

Он закурил и завел разговор о женщинах вообще, за­явив, что природа начисто отказала им в здравом смысле

— Самое ужасное то,— сказал он, пуская колечки и потолок,— что всякий раз, когда ты пытаешься втолко­вать женщине что-то разумное, она тут же впадает в гнев. Нет уж, сынок, ожидать разумения от нее, неразумной, неразумно уже само по себе.

— Не знаю, сэр, — ответил я, — но весь мой опыт ограничивается общением лишь с матушкой да сестрами.

— Не скромничай, сынок,— лукаво усмехнулся Каунселлор, потягивая из стакана.— А впрочем, если ты понял мать и сестер, ты раскусил тысячи и тысячи таких, как они. А теперь к делу, Джон,— сказал он, допив второй стакан.— Если не обращать внимания на кое-какие пустя­ки, то в целом семейство у вас замечательное. Посуди сам: ведь вы спокойно могли сдать меня солдатам, а вместо этого ты сейчас вовсю стараешься напоить меня допьяна.

— Плохо стараюсь, сэр,— заметил я,— давайте я вам еще налью стаканчик. Видите ли, не так уж часто к на­шему огоньку присаживается такой вот высокородный джентльмен. Вы уж простите, что нынче вечером моя се­стра Анни не смогла прислуживать вам за столом.

— Сынок,— ответил Каунселлор, становясь поближе к огню, чтобы я мог убедиться в том, что он совершенно трезв,— а ведь я нынче вечером собирался напасть на ва­шу ферму. Спросишь, почему не напал? А потому, сынок, что вы спутали мне все карты. Не тем, что, скажем, пере­хитрили меня,— какие уж тут хитрости с вашей сторо­ны?— и не тем, что я полюбил вас — какая уж тут любовь с моей стороны? — а тем, что вы попросту, без выкрутас приняли меня как человека, которому можно верить, приняли радушно, угостив добрым вином и табаком. Дав­ненько не было у меня столь приятного вечера.

— Ваша милость,— сказал я,— мне так приятна ваша похвала, что я и не знаю, как вам на нее ответить. По­верьте, сэр, первым и главным залогом крепкого сна в этом доме является сознание того, что гость, побывавший у нас, остался доволен.

— Тогда, Джон, вы заслужили на эту ночь крепкий здоровый сон, потому что ублаготворить меня не так-то просто. И хотя ныне семья наша занимает не столь высо­кое положение, как прежде, я все-таки еще в достаточной степени джентльмен, чтобы испытывать удовольствие тог­да, когда добрые люди пытаются мне его доставить.

В эту ночь Каунселлор то ли в самом деле не смог вернуться домой без провожатого (выпил-то он все же изрядно), то ли сделал вид, что не может, но так или ина­че, он остался у нас ночевать, и мы предоставили ему одну из самых лучших кроватей в нашем доме. Я, со своей сто­роны, никак не мог понять, то ли он действительно почув­ствовал какую-то симпатию к нашему семейству, то ли повел тонкую игру, чтобы обвести нас вокруг пальца. Не сразу дошел до меня также истинный смысл того, что рас­сказала мне Лорна на следующее утро. А рассказала она вот что. Ночью она проснулась от странного шума: ей показалось, будто кто-то ходит по ее комнате около ко­мода и гардероба. Когда она села на кровать и прислуша­лась, шум тут же прекратился. Решив, что это, должно быть, возятся мыши, она не придала случаю особого зна­чения, легла и снова уснула.

После завтрака Каунселлор отправился с Анни в мо­лочную, чтобы своими глазами увидеть, как мы делаем нашу знаменитую сметану, которой он перед этим отведал целую миску. Болтая о том о сем, Каунселлор как бы между прочим заявил, что осуждает тех, кто наговаривает лишнего на Тома Фаггуса, и Анни, почувствовав расположение к собеседнику, решила, что Каунселлор не толь­ко милый обходительный джентльмен, но и еще весьма справедливый человек.

О том, как делают сметану, она рассказала ему во всех подробностях: о том, как ее нагревают, затем охлаж­дают и, наконец, о том, как она густеет.

— А вы слышали, милочка, - спросил Каунселлор, наслаждаясь познавательной беседой, — что ежели ниткой бусин или чем-то в этом роде провести над сметаной, не касаясь ее поверхности, то сметаны станет в три раза больше?

— Нет, сэр, в первый раз слышу,— широко раскрыв глаза от удивления, простодушно ответила Анни. — Вот что значит читать умные книги! К тому же, это легко прове­рить. Схожу-ка я к себе да принесу свое коралловое оже­релье. Это же не будет колдовством, ведь так?

– Конечно, нет, милочка,— убежденно ответил Каунселлор.— К тому же, вам нечего опасаться: эксперимент я проделаю сам. Однако кораллы не годятся и вообще ни­что цветное в дело не пойдет. Бусинки должны быть из самого обычного стекла, и чем ярче они будут сверкать, тем лучше.