Жил Сергий действительно в полном одиночестве около двух лет, из чего, однако, не следует, что оно было абсолютным: кто–то приносил ему хлеб, кто–то мог прийти из любопытства (молва о маковецком отшельнике начала распространяться), кто–то мог совершенно случайно оказаться вблизи Сергиева жилья.

Далее Епифаний приводит ряд таких искушений, видений темных сил, которые могли стоить Сергию жизни и которых не избежали и некоторые другие русские святые. Каждый эпизод имеет в своей основе некий конкретный случай, однако все оформлены как своего рода былички, в сумме своей образующие достаточно убедительный экскурс в типологию искушений, насылаемых на новопостриженных иноков, в данном случае — на Сергия. Каждая из таких «быличек» содержит сведения о типе и субъекте искушения, об основании этих злонамеренных действий и их цели, наконец, о том, как Сергий преодолевает очередное искушение. Вызов всегда следует со стороны «злой» силы: она инициативна, активна, энергична, изобретательна и предусмотрительна и хорошо знает, когда человек особенно беззащитен и его можно застать врасплох; поэтому она предпочитает действовать ночью. Дьявол нередко оказывается неплохим психологом–человекознавцем; иногда он не чужд и эффектам, блефу, с помощью которых он рассчитывает как можно скорее сломить волю человека. Он — сценарист и режиссер, не лишенный изобретательности, и нередко добивается успеха, хотя чего–то главного он не знает и понять не может.

Вот первая попытка искушения Сергия из числа описанных в «Житии». Еще не кончилась ночь. Сергий входит в церковь, начинает петь заутреню. Внезапно стены церкви расступаются — и се диаволъ очивесть вниде съ множеством вой бесовьскых, появившийся не через дверь, но как тать и разбойник. Дьявольская свита была в одеждах и литовских островерхих шапках. Она устремилась на блаженного, желая разорить церковь и сравнять это место с землею. Но похоже, что это была психологическая атака устрашения. Пока они готовы были на то, что Сергий примет их доводы и их условия, которые и были изложены ими: «Избежи, изиди отсюду и к тому не живи зде на местe сем; не мы бо наидохом на тя, но паче ты нашелъ еси на нас. Аще ли не избежиши отсюду, то растръгнем тя, и умреши в руках нашихъ, и к тому не живъ будеши». В определенном смысле бесы и их предводитель были правы: действительно, придя на маковецкий пригорок, Сергий вторгся в пространство, доселе принадлежавшее темной силе (по крайней мере, они считали его своим), а теперь им христианизируемое. Сергий, не подчиняясь приказу и не вступая в диалог, въоружився молитвою еже къ Богу и нача глаголати: «Боже! Кто уподобится тебе? Не премлъчи, ни укроти, Боже! Яко се врази твои въшумеша […] Да въскреснет Богъ, и разыдутся врази его […]». Богословски важно раъяснение Епифания, относящееся к мыслимой тетраде помощников блаженного: И тако Сергий именем Святыя Троица, имеа помощницу и заступницу Святую Богородицу, и въ оружиа место имеа честный крестъ Христовъ, и порази диавола […] И абие дияволъ с бесы своими невидими быша, и вси исчезоша, и безвести быша.

Или другой случай, имевший место через несколько дней, когда блаженный в своей хижине в одиночестве непрерывно творил всенощную свою молитву. Внезапно она была прервана: внезаапу бысть шумъ, и клопот, и мятеж мног, и смущение, и страх, не въ сне но на яве. И снова — бесы, напавшие на Сергия стадом бесчинно въпиюще и с прещениемь и опять с тем же требованием — «Отиди, отиди от места сего! Что ища пришелъ еси въ пустыню сию? Что хошеши обрести на местe сем? Что требуеши въ лесе сем седя? Жити ли зде начинаеши? Въскую зде въдворяешися? Не надеися зде жити: не к тому бо можеши ни часа закоснети. Се бо есть, яко же и сам зриши место пусто, место безгодно и не проходно, съ все страны до людей далече, и никто же от человекь не присещает зде […]». Все, что говорят здесь бесы, соответствует действительности. Да и сами советы бесов выглядят разумными, чуть ли не заботой о Сергии. Не боишься ли, — спрашивают они, — что ты можешь здесь умереть от голода или душегубцы–разбойники убьют тебя, да и зверей кровожадных здесь немало, и волки свирепые приходят сюда и воют. — Но и беси мнози пакостят зле, и страшилища многа и вся грозная проявляются зде, им же несть числа. Оспоривать, что пусто есть отдавно место сь, купно же и непотребно, кажется, нельзя, и, как бы взывая к здравому смыслу, — последний вопрос к Сергию: И каа потреба есть тебе, аще зде зверие нашедше снедят тебе, или какою безгодною, безлепотную, напрасною умреши смертию?, за которым следует, казалось бы, из всего предыдущего вытекающий совет — Но без всякого пожданиа ставъ, пробежи скорее еже от зде, никако же размышляя, ни сумняся, ни озираяся въспять, семо и овамо, но и последняя угроза — да не тебе еже от зде скорее проженемь или умрътвим. Пока бесы рассуждали, Сергий, имея крепкую веру, любовь и возлагая всю надежду на Бога, слезно молился, и не прошло часа, как человеколюбец Бог, скорый на помощь, посрамил бесов, чтобы они познали свою немощь и всесилие Бога. Некая божественная сила рассеяла бесов и исполнила Сергия божественаго некоего […] веселиа, и услади сердце его сладостию духовною. Бог все это время был рядом с блаженным и помогал ему. Сергий знал об этом и благодарил Бога: связь с Ним была для Сергия подтверждением верности избранного им пути.

Что место — пусто, знали обе стороны. И борьба за место не была символической и не имеющей практических целей. Отдать ли место сие силам зла или изъять его у них, цивилизовать, христианизировать — вот какой была альтернатива. Русь была в беде, и «пустого» места, открытого силам зла, было значительно больше, чем тех островков, где теплился огонек христианства, и Сергий уже тогда, видимо, понимал, что в создавшихся обстоятельствах не Русь спасает христианство, а скорее христианство — Русь, что именно с этой стороны придет спасение. И злые силы опасались этого и противостояли этому, и Сергий не мог не стать для них врагом, подлежащим уничтожению или — на худой конец — изгнанию. Составитель «Жития» точно описал эту ситуацию:

Епифаний увидел это в начале XV века. Сергий, похоже, думал об этом и, возможно, видел внутренним оком не менее чем на полстолетия раньше, когда на Маковце было место пусто, и как вызов этой пустоте едва только воздвиглась маленькая церковь, первое предвещание пути к благодатной полноте. Таких искушений было немало, все они были тяжелыми и опасными для Сергия. Хотя Епифаний и говорит, что преподобный был «нестрашливъ душею» и «небоязнивъ сердцемь» и что он не «ужасался умом к таковым вражиам кознемь», чуть позднее составитель «Жития» находит более точную формулировку — аще и въмале устрашашеся, яко человеку но обаче молитву прилежно къ Богу простираше, и тою паче въоружашеся [298] . Страх — малый или большой — у Сергия был, потому что он был человек, оказавшийся действительно в страшной ситуации. Но важнее другое, собственно «сергиевское» — вызов страшного он принимал, перед ним не отступал, не бежал его и не менял своей позиции и всегда уповал на Бога и Его помощь. Въоружася молитвою, Сергий укреплялся душою, которая становилась твердой и бесстрашной. Победа над диаволом была одержана, о чем и сообщает своим читателям «Житие»:

Но были не только демоньскаа кознодейства и страхованиа [299] ; угрозы со стороны зверей (зверинаа устремлениа) были не менее опасны: их было много и они были разные, а Сергий против них ничего не предпринимал, и некоторые из них близко подходили к нему, окружали его и даже обнюхивали, но, как ни странно, не трогали его, даже будучи голодными. А может быть, никакой странности и не было. Наиболее яркий пример отношений иночествующего Сергия с животными, отчасти напоминающий мотивы, связанные с отношением Св. Франциска к зверям (ср. особенно волка из Губбио, «брата–волка»), относится к истории с медведем, рекомымъ аркуда [300] .

Одно время (и это продолжалось более года) к Сергию стал приходить медведь, иногда по несколько раз на дню. Преподобный понял, что медведь голоден и не имеет каких–либо агрессивных устремлений. Он стал выносить медведю из хижины маленький кусок хлеба (сам Сергий питался скудно и привык есть помалу) и класть его заранее на пень или колоду, чтобы зверь, когда ему надо, мог приходить и уносить с собой. Медведь так и делал. Но иногда и у самого Сергия не было хлеба. Не найдя привычного куска, зверь долго не уходил, но стояше възираа семо и овамо, ожидаа акы некый злый длъжник, хотя въсприати длъгь свой (сравнение, достойное высоких образцов). Когда у Сергия был лишь один кусок хлеба, он делил его надвое и одну часть отдавал медведю (можно напомнить, что сам Сергий питался только хлебом и водой и ел, конечно, не досыта). Когда хлеба не было, человек и зверь голодали вместе. Но бывало и так, что единственный кусок хлеба Сергий целиком отдавал медведю, и изволи, сам не вкушаа въ тый день, алкати паче, нежели зверя оного оскръбити и не ядша отпустити. Было ошибкой думать, что хлеб медведю был тем компромиссом, который устраивал медведя и отчасти Сергия. Главное было в другом: Сергий понимал медведя, сочувствовал ему и стремился, насколько мог, помочь ему — даже за свой счет; но и медведь чувствовал доброту человека и не покушался на него, хотя человек мог стать для медведя более заманчивой едой, чем маленький кусок хлеба. Так усилиями и доброй волей Сергия это пустое место, на которое претендовали носители злого начала, просветлялось, добрело, проникалось духом согласия и ненасилия, исподволь освящалось, чтобы уже при жизни Сергия стать главной святыней христианской Руси.