А чтобы все это не было понято только как от самого него исходящее, как всегда в ответственных случаях напоминание священных текстов, которые в данной ситуации выступают как квинтэссенция того, о чем говорил только что Сергий:

«Многыми бо скръбьми подобает нам внити въ царство небесное»; «Узокъ путь и прискръбенъ есть, въводяй в жизнь вечную, и мало их есть, еже обретают его»; «Нужно бо есть царство небесное, и нужници въсхищают е»; «Мнози суть звани, мало же избранных».

Мало избранное стадо Христово, и Сергий напоминает стоящим перед ним слова Христа, обращенные к этому «малому стаду»: «Не бойся, малое мое стадо! О нем изволилъ есть отець мой дати вамъ царство небесное». И монахи — с радостью: «Вся повеленая тобою творимь и ни въ чем же не преслушаемся тебе». Сергий, однако, помнил неудавшийся опыт своего брата Стефана и понимал, что обещание «не преслушаться» далеко еще не само «непреслушание». Понимал он и другое, что он — по крайней мере, в первое время — единственный, кто мог помочь пришедшим монахам своим примером, советом, заботой и, конечно, тем, что можно назвать глубинным религиозным опытом.

Собравшихся было немного, не более двенадцати человек. Имена примерно половины из них известны из «Жития». Люди были разные, но большинство из соседних краев: дьякон Онисим и его отец Елисей были земляками Сергия, из Ростовской земли, старец Василий, по прозвищу Сухой, одним из первых пришедший к Сергию, был с верховьев Дубны. Происхождение Сильвестра Обнорского и Мефодия Пешношского восстанавливается, видимо, по их эпитетам. Были еще крестьянин Яков (Иаков, его называли Якута), выполнявший обязанности рассыльного, хотя дел у него было немного (пустынники, как правило, рассчитывали на самих себя и редко им что–нибудь было надо за пределами своей пустыни), и некто Андроник, о котором почти нет каких–либо сведений.

Построив каждый для себя келью, они живяху о Бозе, смотряюще житиа преподобнаго Сергиа и тому по силе равнообразующеся. Этот глагол, дважды встречающийся в «Житии» [303] , отсылает к идее подобия, уподобления, некоего отмеченного равенства и сходства в образах (ср. определение Троицы — Троица равнобожественная, трипрестолная, равнообразная. Ав. Кн. обл. 586. XVIII в. — 1679 г.) и образован на основе кальки с греч. –. Братия смотрела на жизнь Сергия и посильно подражала ему и через это приближалась и к Богу, который как раз и создал человека по Своему, Божьему образу и подобию, почему и существует «превечная соустроенность, первоначальная согласованность» между существом человеческим и существом Божественным (Лосский 1991, 87). Именно из этой соустроенности и согласованности объясняется, что «совершенство человека не в том, что уподобляет его совокупности тварного, а в том, что отличает его от космоса и уподобляет Творцу» (Там же, 87). И вот в описываемой в «Житии» ситуации братия старается выстроить себя по образу и подобию Сергия, тем самым частично, но с другой стороны приближаясь и к Богу, возвращая Ему свой долг. А каков был сейчас Сергий, когда теперь перед Богом он отвечал не только за самого себя, но и за свою братию? Чувство великой ответственности побуждало Сергия к великим трудам — и духовным и физическим. И Епифаний еще до «персонального» перечня братии, но уже имея в виду и ее, спешит еще раз дать «сегодняшний» портрет Сергия и тем самым тот образец, подобным которому сейчас стремился стать каждый из новых обитателей пустыни. Епифаний, характеризуя Сергия, смотрит на него глазами теперешнего Сергиева окружения, хотя и знает блаженного во многих отношениях лучше, чем братия, едва лишь начинающая узнавать Сергия. Следует лишь заметить, что видеть и узнавать совсем еще не то же самое, что стать подобным ему. И надо думать, что приближение к образу Сергия, уподобление ему, «равнообразование» было не только трудным делом, но и многим не по плечу. Были, видимо, и такие, кто, ценя и любя, сразу же понял недостижимость Сергиева уровня и старался подражать Сергию только в том, в чем мог. А видели перед собой теперешние спутники Сергия следующую картину или — уже — портрет:

Но и физически Сергий обладал незаурядным здоровьем — молодой, крепкий плотью, он бяше бо силенъ быв телом, могый за два человека. И чем больше было это физическое и нравственное здоровье, — тем более диавол хотел уязвить его «похотными стрелами». Сергий, очютивъ брань вражию, удръжа си тело и поработи е, обуздавъ постомъ. «Очютить брань вражию» можно было только на себе: преподобный был искушаем, молодая плоть давала о себе знать, но, полагаясь на Божию помощь, он научился на бесовьскиа брани въоружатися: яко же бесове греховъною стрелою устрелити хотяху, противу тех преподобный чистотными стрелами стреляше, стреляющих на мраце правыя сердцемь. Впрочем, сейчас бороться с искушениями стало легче: на Сергии лежали заботы о монахах — об их душе и их плоти. Теперешняя жизнь была расписана по часам. Предмет особой заботы — церковь Божия, о которой он так пекся, хотя и не был поставлен в священники. Сам распорядок дня, круг физических и духовных работ, степень участия в них Сергия рисуют не только это иноческое житие (Сице живый съ братиами…), но и самого Сергия, его дары пастыря, наставника, соработника, мудрого организатора.

Следуя традиции [304] , Сергий каждый день пел с братьями в церкви — и полунощную, и заутреню, и Часы, и третий, и шестой, и девятый, и вечерню, и мефимон (повечерие). В промежутках шли частые молебны, на то бо упразнишася, еже безъпрестани молити Бога и в церкви и в кельях — «Не престающе молитеся Богу», — по слову апостола Павла. Служить обедню Сергий призывал кого–нибудь другого, в сане священника или старца игумена, встречал их и просил служить святую литургию. Почему этого не делал сам Сергий, об этом говорит Епифаний: Имеяше бо в себе кротость многу и велико истинное смирение, о всем всегда подражаа своего Владыку Господа нашего Исуса Христа, подавъшаго ся на подражание хотящим подражати его и последовати ему [305] . Как боялся и не хотел Сергий прервать свое уединенное житие, так из–за своего смирения не хотел он и быть поставленным в священники или принять игуменство: глаголаше бо присно, яко зачало и корень есть санолюбия еже xoтети игуменьства. И как он все–таки вышел из уединения, приняв к себе братию, так позже он примет и игуменство, когда сама монастырская жизнь потребует этого, примет — не желая этого, но понимая, что так надо. И это не будет иметь никакого отношения к санолюбию и останется тем же смирением и той же кротостью, что были свойственны ему и раньше: изменились лишь условия и зовы жизни и времени.

Эта черта очень важна в Сергии. Не увидев ее, можно не понять весьма важного в его природе. В приведенных двух ситуациях кое–кто может увидеть непоследовательность Сергия, противоречие в его поведении и остановиться перед вопросом — когда же Сергий был прав: в первый раз (отказный вариант) или во второй (приятие отвергнутого раньше)? Сергий был прав и в первом и во втором случае: время и жизнь менялись быстрее его; он мог казаться застывшим в своих желаниях и взглядах, но и в начале он знал, что есть два ответа — да и нет, но что выбор между ними определяется в зависимости от ситуации, от зрелой полноты ее или от того, что это состояние еще не достигнуто. Поэтому «нет» в первом случае и «да» во втором не признак непоследовательности и не результат компромисса, когда он дал себя уговорить, но свободный волевой выбор с некоей «задержкой» перед ним, чтобы оглядеться вокруг и оценить складывающуюся ситуацию, представить ее как бы уже наличествующей. Эта особенность Сергия, о которой сейчас идет речь, говорит не только о каких–то отдельных его характеристиках — серьезности, основательности, предусмотрительности, ответственности, смиренности и т. п., но и о существенно более общем — умении прислушиваться к требованиям жизни, различать в ходе времени те синкопы, которые оповещают — «пора!», соотносить себя, свои желания и возможности с этой жизнью и этим временем. Все, что делает Сергий и как он это делает, даже если со стороны может показаться, что он медлит и нечто можно сделать лучше — уместно и своевременно, иначе говоря, выбор места и времени сделаны правильно, и то, что делается на выбранном месте и в выбранное время, определяет и то, как оно делается, а делается оно так, чтобы быть вровень с сим местом и с сим временем, не отставая и не забегая вперед. Этот выбор места, времени и дела не был, думается, плодом сложных расчетов и тонкой аналитической деятельности. Скорее, все определялось трезвостью и широтой ума, житейской мудростью, интуицией, органически вступающей в союз с другими качествами, к свидетельствам которой Сергий смиренно прислушивался, не преуменьшая, но и не преувеличивая ее роли. У человека узких взглядов среднее, как правило, отсутствует: всюду обнаруживает себя крайность, до которой всегда рукой подать. Сергий был крупной натурой, на мир смотрел широко, и крайности, кажется, никогда не привлекали его. Избранный им путь религиозного подвига был, по сути дела, «средним», спокойным, органическим. Менее всего он был склонен к эффектному, из ряда вон выходящему, «романтическому». Его путь был прост, ясен, надежен, и то, что его могло волновать, какой ценой он достал выверенной равновесности всего, что от него исходило, остается неизвестным, и составитель «Жития» воздерживается от каких–либо предположений и домыслов.