Топоров Владимир Николаевич
Шрифт:
Через некоторое время преподобный изыде от дела деланиа своего, и монахи указали на него земледельцу. Тот же, взглянув, отврати лице свое […] и начат смеятися и гнушатися его и откровенно высказал свое мнение. Сказанное им ценно как свидетельство непредвзятого взгляда человека, увидевшего нечто в корне противоположное ожидаемому. Здесь не было разочарования: что это не Сергий, ему было ясно с очевидностью, но плохо скрываемый упрек в адрес монахов и обида все–таки ощущаются в словах земледельца. Он так желал повидать Сергия, и вот теперь монахи вместо него показывают ему его противоположность, некоего бедняка, анти–Сергия:
«Аз пророка видети приидох, вы же ми сироту указасте. Издалече пришествовав ползоватися начаахъся, и в ползы место тъщету си приах. Аще и въ честенъ монастырь приидох, но ни ту пльзы обретохъ: вы убо поглумистеся мною, мните мя яко изъумевшася. Азъ свята мужа Сергия, яко же слышах, тако и надеахся видети его въ мнозе чти; и славе, и въ величьстве. Ныне же сего, иже вами указанного ми, ничто же вижю на нем, чти же, и величьства, и славы, ни портъ красных, ни многоценных, ни отрокъ, предстоящих ему, ни слугъ скоро рищущих, ни множество рабъ, служащихъ или чьсть въздающих ему; но все худостно, все нищетно, все сиротинско. И мню, яко не тотъ есть».
Конечно, земледелец был человеком наивным, простым, но именно таких и было тогда большинство на Руси. И «идеальный» образ Сергия, портрет которого был набросан земледельцем, скорее всего, жил в сознании многих из тех, до кого дошла молва о нем. Да и судить их за такое представление о Сергии трудно: значит, видывали сами иереев «в красных и многоценных одеждах», вокруг которых мельтешили многочисленные слуги, воздающие им честь; значит, во всем этом ничто не настораживало людей и всё происходящее принимали они благоговейно как должное. Потому и для земледельца, увидевшего человека в бедных одеждах, он не Сергий, не тот есть.
Епифаний подробно останавливается на этом эпизоде. Для него это удобный повод для дидактических рассуждений, и в данном случае он прав, что не упускает его. Реакция земледельца предполагает особую парадигму представлений о духовном пастыре, в которых еще много неизжитого языческого. Сергий своей деятельностью, поведением, образом задает иную, новую парадигму. Конечно, он был не единственным и даже не первым, но именно с ним, помещенным в его время, связалось на Руси представление о наиболее полном и особом типе воплощения святости. Чтобы понять этот тип святости, узреть его в смиренном и в «худостных портах» Сергия сквозь внешнее и поверхностное, надо было научиться различать внутреннее, этим внешним скрываемое. И как раз об этом, исходя из примера с земледельцем, говорит Епифаний, предлагая объяснение такого его «невежества»:
Се же глаголаше къ мнихом поселянинъ онъ, глаголемый земледелець, и въ правду рещи поселянинъ, акы невежа сый и не смотряй внутрьнима очима, но внешнима, не ведый книжнаго писаниа, яко же премудрый Сирах рече: «Человекь смотрит в лице, а Богъ зрит въ сердце». Сий же внешняя обзираша, а не вънутреняя, и телеснааго устроениа худость ризную блаженнаго видевь, и страду земную работающу, и добродетель старьчю и нищету укаряше, никако же верова того быти, о нем же слыша. Въ помысле же его бяше некое неверьство, помышляше бо в себе глаголя: «Не мощно таковому мужу честну и славну, въ нищете и худости быти, его же въ мнозе величьстве, въ чти же и въ славе слухом преже услышах».
Эта попытка Епифания проникнуть в психологию земледельца, определить причины его недоверия и ход его мыслей здесь весьма уместна: для него объяснить — значит открыть причину и — в известной степени — поняв ее, оправдать земледельца. Здесь это тем более важно, что монахи избирают в отношении к нему иной, явно не лучший путь. Обращаясь к Сергию, они, заботясь (ложно) о нем, в желательном модусе и под видом вопроса дают ему совет:
«Не смеем рещи и боимся тебе, честный отче, а гостя твоего отслали быхом отсюду акы безделна и бесчьстна, поне же невежда бе и поселянинъ: ни тебе поклонится, ни чти достойныа въздасть, а нас укаряет и не слушает, акы лжуща мнить нас. Хощеши ли убо да ижьженем его?».
И Сергий в ответ им —
«Никако же, братие, не сътворите сего, не бо к вамъ, но на мое имя пришелъ есть. И что труды деете ему. Дело бо добра съдела о мне, и азъ вины не обретаю в нем».
И тут же напомнил слова апостола Павла, о которых забыли монахи и потому заняли неверную позицию:
«Аще человекь въпадает въ некоторое прегрешение, вы, духовни, съвръшайте таковаго духом кроткым» и подобает таковыа смирением и тихостию исправляти».
И не дождавшись от земледельца поклона,
сам прежде предваривъ приступль на целование земледелче, съ тщаниемь же и спешааше. И с великым смирениемь поклонся ему до земля, и съ многою любовию о Христе целование дасть ему, и благословивь, велми похваляше поселянина, яко сице о нем разсудиша [313] .
Сергий, поцеловав поселянина, взял его за руку и посадил его рядом с собой, справа; предлагая ему еду и питье, он честию же и любовию учрежение сътвори ему. Но крестьянин был не только наивен, но и недогадлив: ему так хотелось увидеть Сергия, которого он представлял себе настолько не таким, как теперешний его собеседник, что он пребывал в печали и унынии, потому этот собеседник, действительный Сергий, как казалось ему, отделял его от Сергия его мечты. Это свое настроение земледелец объяснил сам: он пришел сюда с единственной целью — увидеть Сергия, но его желание не исполнилось. «Не печалуй! — утешал его Сергий. — Зде есть милость Божиа сицева, да никто же печаленъ исходить от зде. И о нем же печалуеши и еже ищещи, в сий час даст Бог того, его же желаеши».
313
Этот эпизод для самого Епифания имеет значение, кажется, только как свидетельство, коль велико смирение внутрьуду имеаше в себе Сергий, иже такового поселянина невежду суща, иже негодующа и гнушающася его, излише паче възлюби его. Это излише паче в отношении поселянина отчасти обличает Епифания, если в поведении Сергия он видит эту чрезмерность. Его объяснение — насколько гордые радуются почестям и похвалам, настолько смиренные радуются о своем бесчестии и осужении — существенно не совпадает с позиций Сергия, сказавшего братии так просто и естественно: «Зачем вы обижаете его? Ведь он доброе дело сделал мне, и я вины не нахожу за ним».