О становлении «монастырской» икономии довольно подробно рассказывается в «Житии». Исходная ситуация — сплошной дефицит, почти безбытность:

Что значит это «терпение с благодарением» и «ожидание от Бога богатой милости», объяснено Епифанием в подробном описании одного эпизода из жизни сергиевой обители. Этот рассказ представляет собой как бы иллюстрацию общего положения, с которого и начинается изложение — И случися въ иное время сицево искушение, поне же съ искушением бывает и милость Божиа. Это искушение — своего рода испытание, исход которого может быть связан с явлением Божьей милости. Описываемый случай важен, кажется, потому, что в нем обнаруживается некая важная установка Сергия, состоящая не только в том, что нет и не может быть случайной и безадресной Божьей милости, но и в том, что милость Божья — ответ на выдержанное испытание и то терпение, в котором проявляется упование на волю Божью, полное доверие к Богу, смиренное вверение Ему собственной судьбы. Достойное прохождение человека через испытание и милость Божья некиим таинственным образом связаны друг с другом. Однако было бы глубоким заблуждением считать, что в этом случае имеет место некая сделка человека с Богом в соответствии с принципом do ut des. Сама мысль об этом исключает возможность милости Божьей, потому человек в подобном испытании до всего принимает окончательное решение отдачи себя на волю Божью как высшей формы смирения, заранее отвергающее какие–либо условия. Более того, упование на милость Божью есть безусловное отвержение поиска иных путей восполнения дефицита. Собственно, можно было бы сказать и иначе — «искушение» — испытание образует единственное «условие» милости Божьей, хотя само это понятие в данном случае так может обозначаться лишь при переводе на язык падшего мира.

А случай состоял в том, что в монастыре, уже в игуменство Сергия, кончились все запасы еды. У Сергия же была для всех братьев заповедь, запрещавшая в подобной ситуации выходить из монастыря в какую–нибудь деревню или село и просить у мирян хлеба для пропитания и повелевавшая терпеливо сидеть в монастыре, просить и ждать милости от Бога. Этой заповеди следовал и сам игумен, который пребыстъ три дний или четыри не ядущи ничто же. На четвертый день с самого утра Сергий, взяв топор, пришел к одному из монастырских старцев и сказал, что он, зная о намерении старца соорудить перед своей кельей сени, хочет сделать это (да руце мои не празнуета). Старец боялся договариваться с Сергием, предполагая, что это будет дорого стоить, тем более что он ждал плотников из села. Но Сергий отказался от «мздовъздааниа» и спросил: «имаши ли гнилыя хлебы, зело бо хотениемь въсхоте ми ся ясти таковыя хлебы […] у мене николи же обретаются таковии хлеби […]» и добавил: «и кто есть тебе инъ сице древоделъ, яко же азъ?» Старец вынес Сергию решето наломанного гнилого хлеба, а тот попросил сохранить хлеб до вечера — «азъ бо преже даже руце мои не поработаете и преже труда мъзды не приемлю». Сергий работал с утра до вечера — тесал доски, столбы изъдолбе и поставил и сени съгради […] и съврьши а. Когда все было закончено, старец снова вынес решето с гнилым хлебом. Сергий взял хлеб, попросил в молитве благословения и начал есть хлеб, запивая водой, и не бе варива, ни соли, ни влагы; и обое съвокупя и обед, и вечерю ядяше. — «Воле, братие, колико есть тръпение мужа сего и въздръжание его! — говорили видевшие это. — Яко пребысть четыре дни ничто же не ядый и на четвертый сущу позде гнилым хлебом алкоту свою утешаше и уставляше; и то же не даром хлеб гнилый, но драгою ценою прекупивъ, ядяше».

Но один из братии (а все были голодны и не ели уже дня два) возроптал на Сергия. Видимо, кто–то еще присоединился к нему, но Епифаний, похоже, сознательно сохраняет неопределенность в этом месте (Не вси же пороптаху, но некоторый брат единъ от них), хотя множественное число чуть ранее дает, кажется, возможность считать, что выступление одного было поддержано, по меньшей мере, несколькими еще. Изголодавшиеся иноки оскръбишася […] и придоиш к нему, и пред ним поимы и поносы творяху. Сергию было высказано многое:

Сергий понял теперешнее состояние братии, ее готовность говорить языком ультиматумов, созревание, когда неповиновение, уже перешедшее в нападки, может вылиться в осуществление объявленной угрозы. В этой ситуации можно было принять разные меры, но Сергий захотел увидеть за происходящим не дерзость, чреватую бунтом и разрывом, а ее причину — уныние и малодушие, требующие успокоения, помощи с его стороны. Это настроение братии Сергий хотел своим дльготрпениемъ, и кротким обычаем, и тихостию исправити. Он созвал всю братию и, видя их ослабевших и опечаленных, как бы забыв о только что имевшей место сцене, начал говорить с ними мягко, увещевательно и напоминательно, ссылаясь на мудрость Священного Писания. Два вопроса предшествовали всему тому, о чем говорил Сергий далее. Но именно они определили тон обращения к братии и напрашивающийся ответ:

И когда Сергий не кончил еще говорить об этой своей вере, то, во что он верил, осуществилось. Кто–то постучал в ворота (се неции вънезаапу потлъкаша въ врата). Вратарь сразу же посмотрел в глазок и виде, яко принесено бысть множество брашенъ потребных. От неожиданности, от радости, может быть, не веря своим глазам (бе бо приалченъ), он не открыл ворот и бросился к Сергию и просил его благословить принесших хлеб. Вратарь был первым, кто увидел результат этого чуда веры, и первым, кто правильно понял случившееся: Яко молитвами твоими обретеся множество брашенъ потребных, и се предстоят при вратех. Сергий велел открыть ворота, и все увидели телегу, уставленную корзинами с едой. Назревавший конфликт сразу же был забыт. И братия единодушно прославиша Бога, давшаго имъ таковую пищу и вечерю странну, готову сущу на земли, яко да накормит я и душа алчющаа насытит, препитати а въ день глада.

Как нередко и в других подобных случаях, Сергий не спешит и держит паузу. Он понимает, что монахи голодны и на уме у них — еда. С этого он и начинает — «Вы сами алчни суще», но вместо ожидаемого приглашения к столу братия услышала — «но насытите сытых до сытости, накормите кръмящих вас, напитайте питающихъ вы, и учредите и почтите: достойни бо суть учрежениа и почитаниа». И сам Сергий, аще и зело алченъ сый, принесенную ему еду не взял, но повелел бить в било. Братия собралась в церкви и пела молебен, принося благодарность Богу и воссылая Ему хвалы. Только после этого братия и Сергий сели за трапезу. Преподобный совершил молитву, благословил, преломил и разделил хлеб между присутствующими. Хлебы были теплыми и мягкими, как если бы они были свежеиспеченными [311] . Голод был утолен, и в сознание собравшихся постепенно входила мысль о чуде (И яко не деланнаа в ресноту пища познавашеся засылаема). И, наверное, многие из них вспомнили о другом подобном же случае заполнения пустоты, когда Бог послал голодным евреям в пустыне спасительную манну. Едва ли случайно вспомнил в этом месте Епифаний о словах любимого Сергием Давида — И одожди им манну ясти и хлебъ небесный дасть имъ. Хлебъ аггельский яде человеку брашно посла им до обилиа, и ядоша, и насытишася зело. Плоды терпения Сергия, страдавшего от голода и жажды, были щедро явлены Богом, на которого только и уповал преподобный, и здесь опять Епифаний вспомнил слова Давида: Тръпение убогых не погыбнет до конца; труды плод своих снеси; блаженъ еси добро тебе будет. И еще раз знаменитые слова Давида появляются тут же, когда в трапезной Сергий спросил о возроптавшем брате, который упрекнул его заплесневевшими хлебами, — Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами (Псалт. 101, 10).