– Я Денис Лабутин, – сказал Enter.

– Ты про это забудь, – посоветовал Певунец. – Свои ФИО на свиданке или в школе вспоминай – если повезёт, а тут не смей.

– Максим, – слабо позвал правый сосед – русый мальчишка с васильковыми глазами. – Ты как?

Певунец помолчал. Шевельнул лопаткой: отстань, мол.

– Фигово, Кедраш. Сам не знаешь, что ли? Чё пристал?

– Я не Кедраш, – спокойно возразил сосед. – Я Серафим Кедринский.

– За то и получаешь постоянно, – усмехнулся Певунец. – Тебе какая песня, как зваться? Вот я – Максим Лехницкий, а меня Певунцом бают. Мне пофигу. А ты чё ерепишься?

– Ерепенишься, – поправил Серафим.

– Один чёрт.

– Чёрта не призывай – не успеешь «ой» сказать, а он уже в тебе и тобой командует, – строго сказал Серафим.

Певунец хихикнул, подмигнул Enterу.

– Он у нас блажной, – объяснил охотно: – В Бога верит.

И снова хихикнул. Через соседскую голову кинул фразу:

– Слышь, Кедраш, а коли Бог есть, почему у меня мать пьёт, батя к чувихе слинял, а меня сюда забрали и петь не дают?

– Вы там потише, – окликнул Гарюха, – а то накличете «большие радости».

Певунец представил его Enterу:

– А Гарюха – это Егорка Бунимович. Только здесь ФИО – не в чести. Это ты в школе и в бухведомости типа Серафим Кедринский или там Макс Лехницкий. А туточки – забудь.

– Тут прозвища или ники – иногда, – поддержал Серафим. – А я не хочу на кличку отзываться. У меня есть имя, которое у Бога написано, под этим именем он меня знает. С чего мне на какие-то иероглифы отзываться?

– Порти себе житуху, порти, – отозвался Певунец. – Мало тебе по уху дают. Ещё хочешь. Ты, часом, не этот… мазохист?

– Точно не мазохист, – ответил Серафим. – Я православный христианин.

– Ну, а чё тебя Бог от этой лабуды не спас, если ты Егошный? – съязвил Певунец. – Ты ж говорил, Он Своих знает, привечает и прочее, прочее?

– А Он не только привечает, – охотно ответил Серафим. – Он ещё испытывает на прочность. Испытанье пройдёшь – на Небо попадёшь.

– И сколько таких испытаний нужно? – заинтересовался Enter.

– Сколько Бог пошлёт для твоего спасения, – ответил Серафим. – Тебя как звать?

– Enter.

– А по-настоящему?

– Ну… Денис… Лабутин.

– Вот и не забывай, – посоветовал Серафим.

– Ты, Кедраш, болтай, да не убалтывай, – вдруг ввязался в разговор Гарюха – Егор Бунимович. – Не все такие сильные, как ты. Тебя вера поддерживает, а его – что? Комп ему не дадут, а без игр он в депресняке, хоть в петлю.

– Я могу его поддерживать! – заявил Серафим, сев на кровати.

– Сбрендил, Кедраш?

Певунец повертел пальцем у виска.

– Я Серафим, а не Кедраш.

– Ага. Ты Коту Базилио это скажи, – пробурчал Певунец.

– А я говорил.

– Да?! – удивился Певунец. – И чё?

– Ничё. Получил по загривку.

Серафим пожал плечами.

– Ну, и что?

Он глянул прямо в глаза Певунцу.

– Ну, и что? – тихо повторил и улыбнулся. – Это же всё мелко.

– Ты даёшь! – только и сказал Певунец.

Прищурился на потолок, замурлыкал под нос:

– Горы дикие и высокие, горы длинные и далёкие… Заберусь на вас, покорю я вас, ах, увидел вас я в недобрый час…

Гарюха хмыкнул:

– Без карцера не могёшь. Ну, никак.

Певунец замолчал. Зевнул.

– Жрать хочу.

– Все хотят, – сказал Гарюха. – А только хочухами живот не набьёшь.

– Скоро полдник, – сказал кто-то.

– А корочки хлеба ни у кого нет? – оглянулся на ребят Максим Лехницкий.

– Не канючь, Певунец, – отозвался мальчишка с дальней койки. – Да и кто бы нам дал чего заныкать – хоть крошку корочки хлеба?

– Какаха, – тут же сложил первые буквы другой мальчишка.

Но никто не хихикнул.

Enter лежал и ни о чём не думал. В голове у него звенело. Спина болела. Пальцы подрагивали от жгучего желания давить на клавиши клавиатуры. А ещё – как там мама? Где она? Что делает? Нет, она сейчас на работе. Вернётся поздно. Вернётся – а сына нет. Что с ней будет? Куда она кинется? Будет звонить «Герани» – их классной, Яне Михайловне Герамисовой. Узнает, что сына забрали, и в обморок хлопнется. А толку? Всё равно ей завтра на работу. Что она сделает во время работы? Ей даже позвонить не дадут.