– У тебя чё болит? – спросил Денис.

– Не знаю, – прошептал Андрей.

– Ну, горло там, башка? – хмуро перечислил Денис.

– Не знаю, – повторил Андрей и закрыл глаза.

Серафим и Денис переглянулись. Неужто началось?! Серафим положил руку на Дубичевский лоб.

– Горячий, но не шибко, – сказал он. – Может, инфекция начинается? Грипп какой-нибудь.

– Да перезанимался просто, – хмыкнул Певунец. – Эй, Дюха, хошь, спою колыбельную? Поспишь и всё пройдёт.

Дубичев закрыл глаза, не отвечая. Серафим и Денис встревожились всерьёз.

– Я побегу к директору, – сказал Серафим, – пусть она «скорую» вызывает.

– Эй, Кедраш, куда без разрешения? – крикнул вдогонку Гарюха, но тот лишь рукой махнул: отстань, мол, не до уставных запретов.

Он рванул на себя дверь кабинета Крисевич и крикнул ей прямо в белое рыбье лицо со светлыми навыкате голубыми глазами, в которых не билось ни одной живой мысли:

– Там Андрюхе Дубичеву совсем худо! «Скорую» вызывайте скорей, не то помрёт, и вас в тюрьму посадят!

Алла Викторовна строго поджала губы, округлила бесцветные глаза и высокомерно соизволила ответить:

– Что ты сказал? Ты как вообще разговариваешь со старшими? Чему тебя мать учила? Ничему, видимо? Потому ты её и прогнал! И вообще, что значит – «худо» и «скорую» вызвать? Это не твоё вообще дело, понятно? Или ты у нас фельдшером заделался вместо Гузель Маратовны? Пошёл вон из кабинета. Без тебя разберёмся.

– А Андрей как же?! – не отставал Серафим. – Пусть страдает, что ли?!

Одутловатое лицо Аллы Викторовны окаменело. Пухлые губы дрогнули.

– Я считаю нецелесообразным обращение в «скорую помощь». Гузель Маратовна, я думаю, прекрасно со всем справится. Иди, Кедраш.

– Я не Кедраш, Алла Викторовна, а Серафим Кедринский, – вежливо поправил мальчик. – Но это пусть. Я из-за Андрея пришёл и не уйду, пока вы ему «скорую» не вызовете.

Несколько долгих мгновений Крисевич молчала, приходя в себя от наглости воспитанника. Кожа её от возмущения пошла пятнами.

– Я не хочу с тобой разговаривать, – прошипела она и сорвалась на крик: – Может, ты в моё кресло сядешь, директором заделаешься?! Давай, давай, иди сюда, садись, паразит, бумаги подписывай, приказы отдавай! Рассчитывай, чем кормить, во что одевать, как учить!

Она долго бушевала, а Серафим стоял, не шевелясь, сдвинув брови, и ждал конца яростного припадка. В первую же паузу Серафим попросил:

– Вызовите «скорую».

Крисевич скрипнула зубами, выбралась из-за стола и, схватив упрямца за плечи, развернула его, чтобы выпроводить вон. Не успела. Дверь приоткрылась. В кабинет заглянул Ренат. На постном лице неприятно блестели узкие чёрные глаза.

– Ольга Викторовна, ЧП у нас: Дубичев… помер.

У Серафима подкосились ноги. Он вдруг вспомнил, что отец Андрея работает в компьютерной фирме и нехило зарабатывает. Началось, что ли?

– Этого – в карцер, – распорядилась Крисевич. – А вас, Ренат Абдуллович, прошу затем вернуться и доложить всё подробно. А я сейчас «скорую» вызову и милицию.

– И родителей! – крикнул Серафим.

Алла Викторовна поморщилась.

– Да-да, и папу, – угодливо поддержал Ренат, – Никиту Олеговича. А в ритуальную контору я сам звякну. Есть у меня там человечек, по высшему разряду обставит… были б деньги. Кедраш, в карцер марш.

– Я не…

– Одно слово – и ты у меня голым перед девчонками пятьдесят раз приседать будешь, – злобно пригрозил Ренат.

Уходя, Серафим бросил директрисе:

– А если б вы не орали, а «скорую» вызвали, Андрюшка бы не умер.

– Поговори ещё! Сопляк! – прикрикнула Крисевич.

Когда через два часа Серафим вернулся из карцера в спальню, Андрея уже увезли, с кровати убрали бельё, из тумбочки – вещи. Был человек – а будто и не было.

Никто не разговаривал, но все то и дело поглядывали на нежилую кровать, будто надеясь, что им померещилось, и Андрейка Дубичев – единственный сын у занятого отца (из-за чего он и попал в интернат) – жив.

Серафим прошептал молитву об упокоении Андрейки и открыто перекрестился, не обращая ни на кого внимания. Гарюха скептически усмехнулся:

– Думаешь, поможет?

Серафим утвердительно кивнул, не оборачиваясь.

– Его предок о нём не заплачет, – знающим тоном сказал один из мальчиков – Колька Евлаш.

– Почему это? – спросил Щучик.

– Потому это. Он Андрюшку толком не видел, всё на работе пропадал. Что есть он, что нет – ему по барабану, ведь он его и не знает вовсе. А щас воще ему лафа: не надо за интернат платить и за сыночка дрожать: всё он теперь, гикнулся – перекинулся, и никто его не знает, никто его не вспомнит.