Панченко Николай Васильевич
Шрифт:
ПУГОВИЦА
Цыганка гадала, Цыганка гадала, Цыганка гадала, За ручку брала.
В автобусе (с повадками водолаза), Под ерзанье конечностей — рук и ног, Две пуговицы, дна животные глаза, Выхватывают улицу через окно. Нашитые сиренью, повремените Сиять своей поверхностью золотой: То солнце — магнитом! — ворсу в галалите Собрало, подпалив, со всего пальто. Нашитые, как трефы, вы все до точки (…Иголка, цыганка — сухая ладонь…) Узнали-разузнали, — еще в обточке, Когда вас резало сталью молодой. Потряхивая шлифовкой в барабанах, Лицо под пипетку поднося сверла, Вы помните И крючки на сарафанах, И пуговицу с барельефом орла! Как в петлю пер засаленный, кожаный кузик, Мореную спину ровнял боровик,— Подковой ходили по жизни-обузе Молодки Средь усатых городовых. Как барыня до обедни снаряжалась, — Нетронутая висела борода У кучера (по брюхо), Сбруя качалась, В бомбошках-пуговках Булькала вода… И как николаевское шло веселье, — Кабак, визжа, путал тесьмы вороха, Срамные настежь распахивались щели, Ширинка вываливала потроха… Ах, все это блудом истории стало! Иголка легла на другую ладонь… Цыганка, ты нашла в корнях пьедестала Потерянный пуговичный медальон?.. Крученым дротом, Просмоленною ниткой Вас к вороту пришило, К нашей душе. И с мясом не сорвать С экипажа «Литке»: Нет пуговиц на севере — хорошей. В рубахе колхозника Трепещет ветер, Рядок перламутровый На совесть чист. И ты, рабфаковец, Вставляя рейсфедер, Над циркулем пуговицами лучись. Набором бегут они Меж голенастых, На смену спешащих — «Всегда готов!» Держите, держите Треугольный галстук: В нем — порох, Он — памятка наших годов! Еще мешковатые носим костюмы, Но правильно пуговиц вытянут ствол. И я на него — веселый, неугрюмый — Фасольною попал: За свое родство. Я знаю, дисциплиной страна прорыта. Богатства на ощупь она тормошит. И в нашу основу, Кроме галалита, Кладет она Лавровишню и самшит. Нас режут, Шлифуют, Давят нас под прессом, Чтоб (после нагрева) Блестел кругозор,— И мы на себя же Глядим с интересом: А пуговица-то вышла Первый сорт… На штатском пальто Она влезла в автобус (Машина, коробясь, трясет по Москве),— Для глаз ее животных Окно есть пропасть: Не оступиться б в этот вот сквер… Иголкой-искрой посверкивает ворса: В жар-птицыно Превращается перо. Как вдруг чердак В пуговичные уперся Бока,— Шарахается шахта метро. И все — круть-верть, головастиками Карих Извилин мозга: Флюидов кутерьма. В осях накатывается голый шарик, Подшипник И нам подбавляет ума. По шахматам брусчатки Мы вдоль строительства Несемся — играй, выхлопная труба! Крючки и тесемочки, Посторонитесь: Советских пуговиц летят короба! Осесть им на футболе, На бегах, в тире, За шахматами… Автобус присмирел: — Бакунинская, д. 74…— Сойдем. Сторожа у фабричных дверей. Зайдемте на фабрику, Где нас готовят. Посмотрим, как в труде человек ревнив, Как автоматы посасывают провод, Как всплескивают ладонями Ремни. Посмотрим — и убедимся: все в порядке: Прорыв очнулся — Рабочий поднажал… На пуговицу (Такие уж порядки) — Грибной, фасольный, Меченый урожай. В лубки и решета Ссыпается плоский Трескучий продукт С проколотым ушком; В нем даже лавровишневые полоски, Самшита жилы — Приплюснуты кружком. Чудесна метаморфоза подогрева: Утюг, А круглое веко не болит… …Очами поводим Из мозга, из древа, Обшариваем мир И через галалит. На ворсе серьезная виснет икринка, Но правильно пуговиц вытянут ствол. И я — на нем, меченный кровинкой Иголкой-эпохой — за свое родство! МАЛЯРИЯ
(Вступление в поэму)
Голыми руками теперь не возьмете (Неосведомленного прежде) меня. Знаю: малярию разносит плазмодий, Ножками анофелеса семеня. Тянется по плазме амеба безглазый. Но само движение — только предлог: На эритроцит нападает, зараза! Там — гемоглобин, Там — железо, белок… Более существенного и не надо: Шарик — и уже здесь не клетка, а клеть. В яме комариха (…Яиц канонада…) Кровью наливается: Семя прогреть. Что же, размноженье обложено кровью. Пористый рассыплется эритроцит, Тотчас вертикальную тушу под бровью (Это о себе я) — В озноб: Пусть дрожит. Что же, амебоид — он дал поколенье (Все четыре возраста им пройдены); Кроме того, в плазму продукт выделенья Меланина вывалены валуны. Градусник ползет фитилем из-под мышек, Жар… Но вытрезвляются яды в поту. Докторша (Блюститель домов и домишек) В хину подбавляет годов кислоту. Кольцами Сатурна восходит плазмодий: Видоизменяется сей паразит. Если селезенку больного возьмете, — Исподволь серея, Сырая висит. До пупа ее (селезенку) раздули Половые формы плазмодия. Их Выпустил анофелес (встав на ходули, Челюсти раззявив) из желез слюнных… Что же, таким образом на два он дома, Весь в метаморфозах, Безглазый живет: В брюхе и слюне комарихи-фантома, В организме жителя, скажем, болот. Что же, размноженье обложено кровью. Кровь… Как подступает она из глубин! Кровь! Не только нашему, значит, здоровью Помогает розовый гемоглобин?.. — Я не за дележ! — крикуном безбородым Вскакиваю разом — Инфекцию крой! Разве в СССР не кипит кислородом Юношеская, Прирожденная кровь? Разве мы поступимся Даже и каплей Этого чудеснейшего вещества! Может ли так статься, Чтоб руки одрябли, Чтоб перекувыркнулась вдруг голова?.. На! Парижской зеленью с аэроплана, Пеленою нефти Осядь на икре (Волосяной сечке), Где яма-поляна, Где что ни комар, парикмахер в игре. А, и ты, гамбузия, страшная рыба, Ротиком считаешь личинок ноли?.. Конечно с анафелесом. Из утробы Грифельный бы выскресть теперь меланин. Горькими цветами до неба, до неба Бахвалится хинное дерево. Врача Примешь угощенье-облатку, амеба, — В плазме захлебнешься, ядро волоча! Все твои названия, все твои формы (Как трубу Евстахиеву ни сверли, Доктор-тонконожка, латынью упорно) — Мы на человеческий перевели. От болот Понтийских до Тмутаракани Тенью комариной, Планетой планет — Маятник раскачала ты, Пока не (Схваченный рукою) сошел он на нет… И ничего странного в этом не видно: Кровь, — Она гремит в барабанах ребят, Пущены машины, Гребут и хрипят, Вспорото болото, сидевшее сиднем, — Вот он поднимается: Сталинабад!.. — Здравствуйте, товарищ. — Привет.— (Поздоровались. Легкими нам кажутся наши тела.) Марля на окне. — Малярия? — — Анофелес… Чаю не хотите ль? — Сначала — дела…— Вечер. Собеседник глядит на меня. Хронометр потрескивает, семеня.НА ТВЕРСКОМ
(Из цикла «Цыгане»)
Плечиками поводя (Пятое, через десятое!), Кругом топчется дитя, Неумытое, Косматое. Гам и треск на весь бульвар: С ворожбою липнут матери… Шире этих шаровар Не отыщешь и в театре! Это — сизый великан, В картузе, С губатой трубкою — Главный в таборе цыган. (Над ноздрями — шрам зарубкою.) Важно он идет средь нас, В сутолоке исчезающих. Жбан его, Луженый таз, На цепочке водит зайчика… Никому и невдомек, Что подкова не наварена, Лошадь продана-подарена, Что пускает он дымок Не в кибитке — В Роще Марьиной… А давно ль скрипела степь Под высокими колесами, За вертепом Шел вертеп С ведьмами простоволосыми; Жаркая горела медь В куче алого, зеленого; Бубен бил, Ревел ведмедь,— Выло племя фараонов? Не вчера ль, Устав ковать, Водки выхлестав полчайника, Он валился на кровать (С не своею жировать) На правах родоначальника? И не в таборе ль, скажи, Вынули из петли ангела — Внучку, из тугой вожжи?.. Вот как ты вершил цыган дела! А теперь, отец, идешь Важно, Бормоча про старое… …Только, нет уж, молодежь Не приворожить гитарою; Тем, что льнет К серьге серьга, Песня — к пляске, к шубке беличьей; Легким лаком козырька, — Жениховской разной мелочью… Столько всюду перемен, Столько скрытного, Мудреного… В доме с башенкой — Ромэн Ставит «Пламя фараоново». Кто, как не цыган, Поет Песню новую на фабрике? В вузе химию сдает Не кочевник ли из Африки? Чей, как не цыганки, Труд Вывел и ее в товарищи?.. …Что ж египтяне орут, Жбан (Котел кипящих, руд) Пронося чрез весь бульварище?.. Это — Уходящий век Перед Александром Пушкиным В безразличьи томных век Дергает плечом старушкиным.САДОВОД
Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее — наша задача.
И. МичуринБУХГАЛТЕР
СЕРДЦЕ
ВОСПОМИНАНИЕ О СОЧИ-МАЦЕСТЕ
1. АРАХИС
Орехом земляным усатый Торгует с рундука суфлер. (Его обветрили пассаты Дубильной кислотою флор.) И мне, и в мой карман подсыпьте Побольше зерен-стариков, Чтоб вспомнил я об эвкалипте, Бесстрастнейшем из голяков. Как вспомню сочинские ночи, — Вспорхнет со спички голова, Но насекомое короче Не станет: Фосфор, трынь-трава… Как вспомню торс, подобный скрипке, Смолу на пальцах, канифоль… Ревекка-муза! Дай мне штрипки, За выслугою лет уволь. Раскрытым шкандыбая пляжем (В лодыжку щелкает песок), У мокрой кромки рядом ляжем — Пред раковиной из досок… Малюсенький, серобородый Раскроется бобовый дед (Он блекл от сероводорода, На нем башлык углом надет). Но тут пошли в бурун колеса Авто. — Мацеста, ванна — Стой. Я в орденах фурункулеза, Торжественный сажусь в настой. На волоске груди пузырясь, Дрожит подземное ситро. Что за предательская сырость? В ней цвелью подтекло ведро. Песочная мелькает скорость,— Я выхожу; я обожжен. Я под пижамой хорохорюсь, Средь маленьких восточных жен… Ревекка-муза! Хоть словечко Шепни, наушничая, мне, — Про талисман, про человечка, Тайком живущего в зерне… Пассатом дует он на форум, На эвкалипт, рундук под ним, — Нырнув в башлык, сидит суфлером, Шуршит орехом земляным… Термометр (вроде карамели) Он превращает вдруг в часы, — Песок минуты-пустомели Ему же сыплют на усы. И ночью, С призрачною лампой (С пульсирующим светляком), Не он ли к парочке сомнамбул Подсаживается тайком?.. Любовь чернеет от историй (Мацеста… ванна… серебро…), — И все ж орешек в санаторий Приносит лишь одно добро. Скрипучий гриф в погибель согнут: Заела канифоль смычок… Конечно, музу средь инкогнит На пляже Сыщет старичок. Мне рано думать об отставке… Нет, нет, — Ревекка не права: Купальской ночью В лютой давке Летят и светятся слова. И в каждом — только половина, Чего так требует отбор, И каждое — ко мне с повинной, Как я к Мацесте — До сих пор… 2. КАПИТАН ВОРОНИХИН
Столб телеграфа к югу направился, Ласточка во фраке — нотой косой. В бемолях Шопена, в диезах Штрауса Танцует на поверхности лодка-фасоль. А слева, под лесом (Откуда вылазки Горцы на банды в девятнадцатом вели), Семью крейсерами вырос Ворошиловский [120] , Башнями причалили эти корабли. Пальмам букетами качаться нравится, По самую макушку расчесан фонтан,— И лестницу (к приему) выскребла здравница: Милости просим, товарищ капитан. Жуков, растревожив в пернатом шиповнике, По гальке, по плитам (Наверх и вниз) Вот они ходят — Майоры, полковники, — Зажги папиросу, струей затянись. Только в столовой, В условиях пленума, И сохранен (на калории) ранг. Обуглено сердце солдата рентгенами, Разрознены темные кости фаланг. То — снимок. А солнце прыскает спицею, Воду из ванны нарезом вертит… (Благоприятные имеет ауспиции Добытый в гражданскую миокардит.) Лежа в соломенном, Воздух просоленный Запихивай поглубже, товарищ капитан! Лодка в купоросе ездит фасолиной, Пальма волосата, И букетом фонтан. Снова (как некогда) венами полыми Мужество и нежность к тебе идут,— И всадник, Конвоируемый бемолями, Проскакивает через шопеновский этюд. Сабля по желобу стлалась без памяти: С каменными лицами, врага (Чтоб не лез) Китайской — до Чаквы — учили грамоте, Рубясь за советский чайный диез. Под музыку море выгладило заново. Оба композитора бродят по пятам. Домашнее сердце твое партизаново Радуется людям, товарищ капитан. Радуется людям, сидящим под башнею… О чем разговорились полковник и майор? В штабах ночевки, Бой врукопашную, Ночи в академии — Вспомнили вдвоем? Или в шиповнике (Лапами пушистыми Карабкаясь) Прополз перед ними жук, Похожий на танк, сделанный фашистами, Пышуший серой, размером в Машук?.. (В мире рентгена — видение-гипербола.) Но мужества в тебе — Кровяной фонтан, Но нежность к родине Себя не исчерпала, Товарищ Воронихин, товарищ капитан! Война, перелет… Пунктиром натыкано Нот на проволоке (чересчур прямой). Штраус и Шопен берегут Воронихина: Штык-диез и сабля-бемоль. Война, а на сердце капитана — Ворошиловский: Мамина забота, Встречи с восьми… Родина-ласточка, косые крылышки, С кровью и мясом и меня возьми! 1936 120
Центральный санаторий РККА им. Ворошилова. (Примеч. В. Нарбута.)