Зульфикаров Тимур
Шрифт:
близ Москвы
О Боже! миновало пять ночей и дней неразличимых после
войны
Теперь нет ни Москвы ни Сыр-Дарьи
Ни Азьи ни Руси…
Второй пейзаж после апокалипсиса
На том месте где упала отжила отсияла отплескалась
многосолнечная многозвездная водородная бомба
На самом дне лазоревого циклопического пирамидального
кратера
Лежит пылит чудит ворожит златосизый дивносизый
безвинный маслянистый майский жук рогач
Он лежит на спине и мается тщится хлопочет пыльцовыми
проворными извилисто златистыми лапками
Он хочет перевернуться со спины и встать на лапки и с
медовым сытым гудом полететь взойти восстать в небеса
лазурные как прежде
Да нет у него спины
Да некому на всей земле его перевернуть
Третий пейзаж после апокалипсиса
Война уже окончилась
Давно давно давно давно
А суздальский древлий одинокий ворон в голом голом
голом словно замогильный череп поле
Все закрывает лапой ослепшие от взрыва остывшие
пустынные очи очи очи
Все закрывает закрывает закрывает лапой бывые глаза
Четвёртый пейзаж после апокалипсиса
В далеком далеком далеком блаженном бухарском лазоревом
кишлаке Чорбакри Мазари трехлетний мальчик Тузук-бача
плывет живет растет струится длится ликует в рисовом
полуденном илистом глинистом родном летнем арыке
Он плывет и смеется и кричит биясь виясь ногами и руками
в теплой родимой лепетливой говорливой исконной
хлебной воде воде воде: Оя мать моя! Ата отец мой!
Оя!.. Ата!..
Он плывет и не знает что нет уже на земле ни матери ни отца
ни кишлака
Оя… Ата…
Пятый пейзаж после апокалипсиса
Послепотопный голубь исходящий лучевым больным
пером
Послепотопный голубь сел на голову рязанской девы
Бредущей в поле с васильковым полевым венком на
дивной чудотворной чеканной шее средневековых
царственных мадонн
Послепотопный белоснежный голубь сел на голову девы
кроток осенен
А дева златым гребнем расчесывала златистую осиянную
тугую косу былых и нынешних времен
Только это был не белоснежный голубь а седой палый
ворон опален
Только это спелая нагоголовая безумная вся в метастазах
дева расчесывала гребнем медным не косу
А струистую лучистую пагубную смертоносную ветлу
И чернобыльский недужный ветер в мертвом рязанском
иль суздальском поле носил носит златокудри жениха
Сомлевшего сгоревшего без вести без кости без тла
И тень его витает бродит по нагой земле не зная на что
пасть
Господь не дай
Первая элегия после апокалипсиса
Ау ау всё мертво на земле
Последний оловяный жидкий облученный лист похожий
на металл летит лиется с последнего болезного дуба на
преждевременную лысину последнего безгорлого
безъязыкого певца
А над листом а над певцом как саранча всех прожитых
времен витает адова вселенская чернобыльская
хиросимская несметная зола
Русь! вот и дошла ты до исхода до конца до тернового
венца
Весь божий мир весь божий свет весь божий люд все
племена безвинные с собой на Крест распятый захватила
вознеслась
Господь куда глядело око ярое Твое? куда вела Твоя
подъятая разгневанная длань?..
Господь я умер но с Тобою не в согласьи я
Прости мя
Вторая элегия после апокалипсиса
Опухолевидные слепые облака идут грядут над Русью
И зверь от них бежит в нору а человек в избу
И лишь безногие безвинные леса бежать не могут
И сыплют сыплют сыплют облученную листву в траву
О Господи! кто сотворил затеял златолистопад в весеннем
изумрудном новорожденном лесу?
Третья элегия после апокалипсиса
Русь! Там последняя лошадь твоя под последним
облученным недужным дубом пасется хрипя умирая
бережется хоронится
Облученная охваченная обмученная опухолями лошадь ест
облученные неплодные желуди
Которым не родить не взойти дубами никогда
Так роща нерожденная невышедшая уж похоронена
дубовая во чреве гиблых желудей
Русь! там в суздальском ополье корова без сосцов снесла
двухголового липкого теленка