Зульфикаров Тимур
Шрифт:
«И не забывай о странноприимстве ибо под видом странников
могут прийти ангелы божьи! Ангелы Аллаха!»
Тогда Гульмамад-мулло сказал свесив курчавую веселую голову виновато:
— Наш кишлак Кондара… Хушьери намного дальше…
Там в тумане миндальном у зиддинского перевала!..
…Айхх!..
Так мы забрели в чужой кишлак!.. Но никто не сказал нам…
Такова щедрость и кротость народа моего…
…И это было в гражданскую войну когда пуль из автоматов летящих было больше чем лепешек из тануров горячих…
А таких кишлаков и человеков на родине моей в Таджикистане много.
Все!..
…Но!..
Так коротка в горах таджикских блаженная талотекучая зима!..
И вот уже чадит чудит ворожит куст первоминдаля у нагорного кишащего курчавоглиняного ручья!..
Февраль! Все двести сорок восемь моих залежавшихся сирых костей болят молят хрустят…
А я и в этом смертном хрусте тленной плоти не устал жить! не устал уповать… Как кеклик-куропатка в клетке весенней…
Ах февраль! мой дряхлый а сладкий а лакомый дочеловечий допотопный первобрат!..
Ты на вечность дряхлей мудрей меня а зажег у ручья куст жемчужного младоминдаля!..
И!..
Глава XXIX
ПЕСНЯ
И дева вешняя с пчелою на плече грядет грядет грядет грядет
И дева вешняя с пчелою на плече грядет грядет
И древо вешнее с пчелою на пчеле цветет цветет цветет цветет
И древо вешнее миндальное цветет
И дева со очами талыми подснежников февральских у очей
моих грядет грядет грядет
И я персты смиряю средь текучих льдов новорожденных
средь ручьев потоков родников
И я уста смиряю в волнах родников
Уходит дева со смиренною февральской ранней пробужден—
ою златой златой пчелой
Уходит дева со смиренною февральскою пчелой златопчелой
Лейли!.. Ты!..
Лишь древо хладное миндальное над головой моей цветет
цветет живет
Лишь древо со пчелою на пчеле у уст моих поет поет поет
Но! но! но!..
Глава XXX
ГОСТЕПРИИМСТВО ТАДЖИКОВ В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ
Но!..
Снег февральский выпал в родном ущелье варзобском моем…
Окрест одинокой кибитки моей снежно светло светло…
Но ранний вечер горный грядет…
И вечерняя неизбывная печаль объемлет житие сиротское мое…
Возлюбленные давнопрошедшие святопрошедшие прежде медовые а нынче ядовитые друзья и жены мои
Навек ушедшие бродить по разрушенной русской империи и сгинувшие бесследно горячо болезненно рыдалисто
Приходят к ночи в бедное мое жилье в ссохшееся сердце мое в снежную уже не вмещающую душу мою
И нет! нет! нет! снега и нет сели и нет камнепада чтоб их навек насмерть завалило застудило залило занесло…
Они стоят и немо разрываюше рыдают окрест снежной кибитки моей…
Они окружили обложили рухлую кибитку и в ней жизнь нищую мою как волки обреченное стадо архаров
И я боюсь выйти к ним но еще больше боюсь их утратить забыть…
…Но кто-то стучится в дверь мою — какой-то вечерний снежный гость входит в кибитку мою:
— Ассалом Аллейкум дервиш Ходжа Зульфикар!..
Я Зиерат-Шо… Я пришел с Памира… А ты из Гиссара…
А между Памиром и Гиссаром огонь смерть резня бойня война…
Между Памиром и Гиссаром древние мосты овринги горят и кровяные ручьи текут…
А скоро будут реки…
Дервиш я принес тебе памирские бадахшанские лалы дары гостинцы…
…У него в цепких младых жгучих землистых извилистых руках узелок с горными дарами…
Но младые его руки дрожат…
И он долго долго развязывает узелок…
И я уже знаю что в его узелке потому что руки его дрожат…
…Зиерат-Шо дальный родной мой брат!..
Я люблю тебя хотя никогда на земле мы не виделись с тобой…
Не торопись…
И он вначале вынимает расписные памирские джурабы-носки…
А потом выдирает из платка автомат…
И ствол с раструбом бутоном тюльпана в трех шагах глядит сверлит упершись в меня потому что кибитка моя мала и тут промахнуться нельзя…