Зульфикаров Тимур
Шрифт:
Я соединил зебб и калям…
О моя жена — мой письменный сладостный стол!..
И кто на земле? какой мудрец о таком столе не мечтал?
Айя!
Айя!
Но!..
Возлюбленная моя!..
Я лишь чадящая горчащая обуглившаяся забытая лепешка в ночной златопышущей хлебной печи-тануре твоей…
…Тогда Ходжа Насреддин отошел от шепчущей сладостной кибитки и опечалился и в пыли изошел пропал:
— О Аллах, я бы еще заставил младую жену одновременно
писать стихи вместо себя!..
Да!..
О Аллах но что за письмена начертал на спине жены ленный Ходжа Зульфикар?..
Может в них соль смысл разгадка бытия?..
О Аллах!..
Что начертал Ходжа Зульфикар?..
…Ходжа Насреддин в тысячелетней пыли блуждал витал плыл пропал…
Но недавно дервиш встретил великого бродягу…
Глава XXV
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ХОДЖОЙ НАСРЕДДИНОМ
Дервиш сказал:
— Я летел в самолете в сизой глыбе глуби небес где-то над
умирающим по воле бесов безбожников Аралом (я боялся взгля-
нуть на земле в глаза недоуменно безвинно усыхающих донных рыб) оставив в зыбком мареве позади внизу голодную Азию родную матерь мою, где прошла гражданская война…
А впереди была ждала голодная родная матерь Русь моя, куда шла гражданская война чума на лапах крыс и тарбаганов и в трактатах лжепророков-фарисеев душою дряхлых…
Самолет брел на высоте бессмысленных для двуногого бескрылого человека десяти километров а в воздухе за окнами был плыл лютый заоблачный мороз…
И люди в самолете дремали бредово похотливо перебирая в сонном мозгу нагих давнопрошедших вожделенных жен и адовы горящие крылья гибнущих самолетов…
Не дай Господь!..
Пусть смерть в небесах пребудет не со мной!
О!
…И тут вошел явился в самолет нищий старец с немой протянутой рукой…
Он был в дряхлом белом полотняном чекмене таджикском и бухарской истертой белопенной чалме…
И на босых абрикосовых исхоженных подкошенных ногах плескались скитались древние пыльные от тысячелетних дорог дорог дорог кауши сапоги…
А седая борода его была в ледяных кружевах инея… ведь он с мороза пришел…
Я подивился, что от нищего как от всех нищих всех дорог не пахло пряным кочевым потом и кислым тряпьем — одежды его были ветхи но выстираны и чисты а сам он был вымыт и ноги его нагие были чисты свежи как альпийский нетронутый снег
Словно он омыл себя перед смертью словно он был уже при жизни в саван-кафан одет…
Потом он гордо и высоко остановился с подъятой просящей рукой близ меня и улыбнулся мне детской снежнозубой невинной улыбкой — странной на древлем лице…
И тут я узнал тысячелетнего брата своего спутника дервиш-ских бездонных моих дорог и многих миллионов прошедших и живущих человеков…
И я узнал его — надежду печальных поникших человеков а таких плакучее множество ивовое нынче в народе моем…
И он печально и улыбчиво узнал меня…
…Дервиш нынче в Азии Азье моей голод и мор и война и брат-слепец убивает брата-слепца…
И уже никому не нужны мои песни и веселые притчи…
И зачем хрустальные кроткие родники когда бегут ярятся кровяные ручьи?..
И какая песня блеянье у каракулевого агнца в руках мясника?..
Ай Азья овца курчавая моя иль ты ныне не в руках палача мясника!..
Айххха!..
Необъятная пришла на Русь и на Азью беда как весной в горах глиняный повальный удушливый всеползучий сель тать чума вода…
Дервиш я стал нищим впервые за тысячелетнюю жизнь мою на земле…
Но если брата убивает брат — то и нищий топчет нищего в голодной стране…
И на земных дорогах уже никто не давал даже куска лепешки мне…
Тогда от голода и страданий за слепых человеков моих я стал худ до кости и летуч как птица…
Теперь ветер стал носить меня как песок усыхающего Святого Арала над голодной землей…
И я стал нищим на небесных ветрах путях среди перелетных птичьих стай…
Всю жизнь я мечтал потрогать погладить по голове летящую птицу — и вот погладил стаи летящих голов…
А в самолетах человеки добрей щедрей и тут наполняется милостынью моя удивленная пустынная нищая рука…