…Древние мудрецы Азии говорили: “Базар — горячее сердце страны… А мудрый правитель — её хладная голова…” Да!

Но наши нынешние, невесть откуда взявшиеся хозяева-демократы, говорят, что рынок (сиречь — базар) — это и горячее сердце, и хладная голова, и кровь, и мозги, и суть-соль бытия, и дух, и душа…

Да!..

А что еще могут придумать унылые, рано облысевшие от алчности бухгалтера?..

И вот главным врагом человечества стали не войны, и болезни, и смерть — а деньги, деньги… магические бумажки…

И те, у кого много денег, — хотят еще больше, и растлеваются, разрушаются в алчбе сей…

А те, у кого мало денег, — те погибают, голодают, распадаются в поисках жалких бумажек…

Но!..

…Но вот я бреду по фламандскому изобилью, нерусской роскоши Центрального рынка столицы вместе с огромным чемоданом своим…

Я много объездил стран и много видел богатых рынков, и этот не уступает им…

Но странно: богатый базар рождается в богатой стране, от богатых сельских полей и крепких крестьян.

Но у нас богатейший рынок родился от нищих полей и пианых, оборванных крестьян, что ли?..

Как это?.. Как может роза вырасти, взойти, возблагоухать на солончаке? на песке? А?..

А ответ прост: деньги, которые должны были пойти в крестьянские, кормильные руки для сельских, кормящих работ и забот о нашей еде, эти деньги пошли, минуя крестьян, на базар, в хитроумные руки воров…

Но!

Но вот я с огромным чемоданом в руках и с нехитрыми мыслями в голове бреду средь неприступ— ных, словно смеющихся над моей нищетой, розовых поросят, презрительных, музейных, словно отворачивающихся от меня осетров, еще дымных бараньих туш, наглых банок с зернистой икрой, забытой, как младость советская беспечная моя… О!..

Я радостно и находчиво вспоминаю: “О!.. Хорошо, что дома у меня, в холодильнике, есть бутылка водки и пельмени “Дарья”, — я давно уже, как и весь мой народ, стал аскетом, йогом, монахом, постником, голодарем в чревоугодии моем в богатейшей, крестьянской России моей, которая раньше кормила всю Европу, а ныне не может прокормить себя… (вспомним Гоголя и пиры героев его! О!)

Иногда, правда, мой аскетизм опасно приближался к всемогущему летальному голодному исходу, как нищие границы новой Российской Федерации неосторожно уступчиво боязливо приближались к сытым просторам древнего, недвижного Китая…

Но Господь пока миловал меня…

Видимо, Он все еще помнил, что я, бывший ученый, лауреат Нобелевской премии, хорошо потрудился на благо человеков, которые благополучно забыли обо мне…

Но Он не забыл…

Но!..

Я ищу место среди фруктовых рядов, описать которые у меня уже нет ни сил, ни слюны голодной, иссякшей от неслыханного, воровского, поистине террористического изобилья…

…Наконец, я нашел место на окраине фруктовых рядов, где было хранилище для гнилых фруктов и отбросов.

Я поставил на грязную плиту прилавка свой роскошный чемодан и открыл его…

Малиновым атласом засияли неслыханные ягоды!..

О!..

Я еще дома на компьютере написал объявление огромными буквами:

Я надел черные очки и стал ждать покупателей.

Перед выходом из дому я выпил рюмку водки, и голова моя слегка плыла, и рынок с осетрами и поросятами плыл…

Хотя и мимо меня…

Быть может, так же плыла, пьянела моя Эфа от лепешки в вине…

Почему-то я с нежностью подумал об Эфе — кто-то все-таки ждал меня в моем пустынном доме.

Да…

Давно никто не ждал меня…

И вот змея ждет меня… Ну что же… Окрест змеиные ядовитые времена — и змея ждёт меня…

— Сударь, сколько стоит ваше лакомство древних царей? — меня разбудил простуженный голосок девичий.

Передо мной стояла Та девочка… С ангельскими власами и лесными колокольцами-глазами.

Она держала за руль тот же маленький велосипед, с короткой лопатой в мешковине, привязанной к багажнику: но я-то уже знал, что это не лопата…

Я испугался, что она узнает меня…

Но она не узнала…

И это меня и обрадовало, и огорчило — я стал теперь не запоминаемым, а в молодости был повально любим и лелеем — женами и девами…

Но!..

О Боже…

Какая-то далекая, тревожная, сладчайшая, как от Гулиного локотка в автобусе трясучем, святом, струна зазвенела во мне…