Зульфикаров Тимур
Шрифт:
Как все убитые солдаты…
Да!..
…И вы хотите отнять у них мир иной загробный дальний сладкий?..
И вы хотите лишить их упованья?..
И вы отняли у них этот мир земной и хотите отнять горний?..
Блаже, дай им!..
И ты обратил сетованье мое в ликованье…
Осанна!.. Осанна! Осанна!
И мы несли гроб Пасько-Корыто-Птицы по городу Джимма-Кургану.
И было несколько калек войны и я нес гроб вместе с ними и гроб легкий был, потому что Пасько-Корыто был безногий…
И я под гробом боялся, что гроб наклонится и Пасько-Корыто усеченный неполный содвинется краткий малый мертвый затеряется засуетится замается в нем…
Но не случилось так.
И за гробом шла моя мать Анастасия…
Одна она была…
Жена…
…Матерь матерь, почему-то кажется мне, что была ты в той же ночной кружевной спелой нежной льющейся рубахе…
Иль кажется?
Иль издали кажется?..
Иль ты в черном кладбищенском платье ступала босая по сырой свежей земле усыпанной кудрявыми каракулевыми снежными лепестками?..
Иль ты ступала в черном платье?
Да откуда у тебя в войну черное платье?
Ты шла босая слепая нагая от горя ты шла в ночной льняной русской невинной рубахе…
Да…
Матерь…
…А перед гробом шел спотыкался тащился Пашка-Паша-Иудей Паша-Дыня Паша дынноголовый длинноголовый сирота бродяга мытарь мученик земли Паша-мальчик…
…Пашка Павел друг друже откуда ты взялся в Джимма-Кургане?..
Никто не знает…
А мальчишки терзали тебя издевались набрасывая на узкую долгую дынную твою голову сальные свои шапки и шапки болтались на голове твоей острой как на палке…
И мальчишки смеялись…
Но я вступался за тебя и бился дрался…
И они отставали…
Но Паша-Дыня!..
Пашка родной дальный пыльный!..
Как ты играл на таджикской каратагской пастушьей флейте-нае!..
И ты шел и ты доселе идешь идешь идешь пред гробом уже дальным неясным смутным и поешь дудишь заливаешься как талая вешняя горлица на нае…
И текут слезы и сопли и слюна по твоему лицу и в най стекают…
И най бухарский певучий струится в губах твоих и печаль смерти и печаль последнего прощания отгоняет смиряет затуманивает…
И отгоняет Азраила Ангела…
…Ай Джимма-Курган дальный дальный дальный…
Тогда многих хоронили проносили по тебе и не было духовых пьяных косых послевоенных оркестров а был неизбежный музыкант Паша с кладбищенским прощальным кудрявым веселым наем-флейтой.
И он один провожал всех усопших убиенных.
И голос его слезного одинокого ная был для мертвецов и для живых последним земным голосом прощанья…
И все мертвецы и все жильцы кладбища и все пьяные могильщики знали Пашу и най его и ждали его…
Да…
…И за гробом всегда шла Женщина безымянная траурная в белоснежной чадре и парандже и никто не знал, кто она…
Кто ты Женщина?..
Как зовут тебя?..
О ком страждешь?..
О ком плачешь маешься скитаешься?..
…Меня зовут Азия…Я хороню детей своих, а их много у меня…
Но это был Страж Усопших пастух пастырь Азраил Ангел с очами вечноплачущими…
И он прятал очи эти в парандже обильной, но от флейты-ная Паши-Дыни и Азраил загробный Ангел в парандже улыбался смирялся возвышался…
Айя!..
…Павел-Дыня странник похорон душа прощальная!
И ты хоронил всех умерших и уходил на кладбище Джимма-Кургана…
А кладбище было покоилось на горе и когда покойника зарывали в землю и оставляли навека и уходили провожатые, на могиле оставался Паша-Иудей странник мытарь мученик смерти мученик апостол музыки апостол ная защитник жизни малый…
И вместе с ним поодаль стоял в белой богатой парандже Азраил Ангел…
И Ангел ждал, когда Паша-Дыня уйдет с кладбища и Он подойдет к усопшему с Весами, которые Он держал под паранджой…
Но Паша-Павел садился на свежую могилу и долго играл на нае, и забывался…
И Азраил покорно ждал его и руки его уставали от Весов Судьбы и он садился на землю в парандже своей и ждал…
А весы свои он брал у базарных хитроумных узбеков торговцев Джимма-Кургана, а весы эти сильно лгали, обманывая покупателей, но в его руках они превращались в Весы Судьбы в Весы Грехов в Весы Добра и Зла.
И Азраил тяжело дыша от подъема на кладбищенскую долгую гору садился на землю…